Матёрый наклонился. «Живучий, стерва! Дышит!»

Сохатый понимал свою кончину. Жадно глядел на край тайги, на солнце. Коричневая радужка темнела. В глубине зрачка дымилась боль. Прозрачные слезины ярко набухали на глазах, переливались через края в ресницах и медленно стекали, сверкая солнцем, – и прожигали рыхлый снег не большими, но глубокими дробинами…

Увидев человека, наклонённого над ним, сохатый простонал. За живое зацепил этим мучительным звуком.

– Извини, браток. Всё равно тебе крышка, не от меня, так от волка, – мимоходом покаялся Матёрый и взялся за ручку ножа.

Выцеливая сердце, он придвинулся и коротко всадил заточенную сталь – пониже лопатки. Сохатый растопырил одичалые глаза, громко охнул, подобрав передние копыта под себя, и мгновенно выкинул – два костяных копья.

Опытному охотнику хорошо известен этот последний удар животного, и он всегда настороже в эти минуты. А Стахей расслабился, решил, что дело кончено, и вот…

Лось раздробил бы череп на куски. Но звериная реакция спасла Матёрого: успел отпрянуть… Копыто на излете стукнуло по лбу, только и это немало – незадачливый охотник руки раскинул крестом и, отлетев под рябину, рухнул в сугроб и затих…

Через какое-то время очнулся… В башке гудит… В глазах темно… И тошнота подкатывает… И словно призраки перед глазами плавают…

Белая волчица деловито, ловко распарывала тушу сохача, кровью пятная морду, лапы, снег. Чёрный ворон оседлал мёртвую тушу, старательно выдалбливал и подчищал красное глубокое дупло – расклеванный глаз.

– Сволочи!.. Вы хоть мне оставьте! – попросил Матёрый, ощущая в горле нарастающую тошноту; пустое брюхо стиснулось от спазмы; он встал на четвереньки и быстро-быстро, по-собачьи наглотался снегу. Полегчало малёхонько. Свет забрезжил в мозгу.

Он приподнялся, шатаясь. Привалился к рябине. Потрогал переносье и ужаснулся: огромная, жаром дышащая шишка набухала прямо под пальцами.

Нож отыскался далеко под деревом. Не обращая внимания на белую волчицу (она тоже не обращала), по локоть полоская руки в черноватой горячей крови сохача, Матёрый начал потрошить – что уцелело после прожорливого зверя.

За поляной, разорвавшись на сильном морозе, дерево бухнуло вдруг… Человек и зверь насторожились, впервые глядя друг на друга не враждебно – как два сообщника, застигнутые врасплох.

Тишина кругом… Ворчал на ветке ворон с тяжёлым зобом, усаживаясь поудобнее – почистить красный клюв и подремать… Но что-то, что-то в этой тишине было тревожное… И, стоя на коленях, Матёрый весь напрягся, не доверяя покою. Огромным поршнем в нём ходило сердце, гоняя кровь от пятки до виска и не давая сосредоточиться. Страшным усилием воли Матёрый заставил свое сердце на несколько секунд остановиться. (Он прекрасно мог такую «дуру гнать» перед врачами, вводя их в заблуждение и добиваясь нескольких суток спасительного лазарета).