– Да ничего… не жалуемся… – как-то не очень уверенно сказал запорожец.

– Не притесняют вас? Турки-то.

– Пускай только попробуют! Смирительных рубашек у нас ещё достаточно!

– Вот и хорошо. Вот и прекрасно. Вы, поди, голодные? С дороги-то.

– Мы сытые. По горло. Пойдёмте, граф. Нам некогда.

Утро было солнечное, ласковое, и тем сильней заметен был контраст: лазурь в поднебесье и грязь на земле. И ещё один контраст вдруг сильно поразил его. Запорожцы из-за Дуная приехали почему-то не на лошадях, а на какой-то машине с красными, кровавыми крестами.

– А лошадей-то что же? Османская империя побила?

– Да нет, в бору имеется… штук несколько…

– В каком бору?

– В Горелом. Ну, садитесь, граф. Садитесь. Надо ехать.

«Горелый Бор? – подумал он, болезненно кривя скулу. – Так это, значит, вон какие запорожцы…»

Болезненное беспокойство вдруг овладело графом.

– А ну-ка, погодите-ка! Я выйду! У меня тут дел невпроворот!

– Э! Э! – уже бесцеремонно прикрикнул санитар. – Куда? Сидеть!

«Скорая помощь» помчалась из города – поскакала по лошадиному, то и дело взбрыкивая на кочках, на яминах. Последние кварталы промелькнули – открылось тёмное мокрое поле, закиданное рваными бинтами снега. Зазеленела первая трава, взбежавшая на пригорки. Река блеснула солнечным огнём и гуси промелькнули на реке – точно остатки белого битого льда, косяком проплывающего под берегом…

Он понимал, догадывался, куда его везут, и понимал, что сейчас ничего не докажешь: чем больше будешь утверждать, что ты нормальный, тем больше будут укрепляться в мысли, что ты свихнулся…

«А разве это я свихнулся? – недоумевал он. – Разве не этот мир сошел с ума?»

Иван Иванович смотрел за окошко и слёзы временами душили так сильно, что казалось – криком закричит сейчас. Но он терпел. Только глаза краснели, накаляясь горем, болью… И без того чувствительное сердце, нервы, находящиеся будто поверх кожи, – всё обострилось приступом тоскливого отчаянья.

В большей мере, в меньшей ли – это отчаянье знакомо всякому русскому, не равнодушному к судьбе своей страны. Это знакомо до боли, когда тебе навстречу плывуном плывёт разбитая кисельная дорога, и выплывают старые разодранные крыши поселений; пустое поле, «белая рубаха» дальней берёзовой рощи; весенней влагою сверкающие, словно слезами облитые кладбища, куда уходят и уходят люди – народ, бессовестно обманутый, ограбленный в собственном же доме; народ, не получивший в полной мере ни хлеба, ни любви, ни солнца, ни поклона за свою загробленную жизнь в повседневной пахоте на дядю…

«Бог ты мой! – Он зубами скрипел. – Да если бы Земля по совести, по совести крутилась, а не против совести – разве такие пейзажи открылись бы сердцу на русских просторах? Разве… Да что говорить! Нету слов! Нет России, а есть только призрачный самообман, носящий это гордое пленительное имя!.. Или правда – я сошел с ума?.. Куда везут? Зачем?.. Сил больше нету!..»