– Ну, пошли…

– Да там недолго! – успокаивал маячник. – За полчаса управимся. А тут как раз банька поспеет. Ты с медком будешь париться? Нет?.. А зачем же привез?

– Как – зачем? Тебе, Лель Степаныч. Будешь душу баловать чайком. Видишь, какой он белый… Липовый.

– Не настоящий, значит? – пошутил смотритель и засмеялся. – О-ох, вот уважил старика. Мне энтой фляги до смерти хватит – чаи гонять. А я подумал: париться. Свояк мой любит с мёдом. Говорит, только затем и взялся пасеку держать…

Под вечер они сидели в чистом доме на берегу. Тихие, раскрасневшиеся от пара, наполненные тою сладкой усталью, после которой тело и душа взбодрятся и повеселеют, как заново рожденные.

За окном размеренно помигивало оранжевое око маяка. Отраженным светом вспыхивал кустарник, песок под берегом, кромка воды. Вдалеке, между скалами, напоминающими разлом большой ракушки, жемчужиной горела звезда-вечерница. За стеной поскрипывали сосны; всё громче гомонило море, закипая перед штормом и выплескиваясь через края.

– Красота! – позавидовал доктор, утомленный работой в Горелом Бору. – Я б в смотрители пошёл, пусть меня научат!

– Хитрого здесь нету ничего, – охотно откликнулся Лель Степанович; он прекрасный рассказчик, говорит, как пишет, словно бисер нижет. – Поначалу, когда мореплавание только-только зарождалось на нашей беловодской стороне, люди, поджидая корабли, жгли костры вон там – на скалистом выступе, при входе в беловодский порт… – Смотритель показал в окно. – А много лет спустя соорудили бревенчатый маяк, похожий на ветряную мельницу. Был он с керосиновыми лампами – сгорел. И тогда поставили вот этот – из беловодского мрамора. На века! Меняется, брат, оптика на маяке, меняются импульсные лампы, газосветные трубки и всякая мелочь… А ему самому не нужна замена: стоит – скала скалой!

Доктор посмотрел на сахарную башню, находящуюся на возвышении.

– Первые маяки, я читал, были поставлены по берегам Средиземного моря, где появились первые корабли египтян.

– Там сначала тоже были костры, – подхватил Лель Степанович. – Это позднее начали строить каменные башни и разводить огонь на железных крышах. Интересно то, что кроме настоящих маяков были и не настоящие.

– Это какие же такие – не настоящие?

– Ложные. Их специально строили, чтобы заманить корабль на рифы или на мель.

– А зачем?

– Ограбить. Что ж тут непонятного? Времечко такое было.

Боголюбов, тяжко вздыхая, покачал головой.

– А ты, Лель Степаныч, как попал на эту непыльную работу?

– Из нашего рода – дед на нём первый начал работать. Залив зимою замерзал, на маяке особо делать нечего. Ну, дед любил охотиться в береговой тайге, потом замастрячил себе сани с парусом и всю округу исколесил по тонкому зеркальному ледку. В беловодский городок мотался, пушнину сдавал. В соседние деревни – за продуктами либо на праздник к девчатам, парням. Дело молодое: присмотрел себе зазнобушку и зачастил к ней на всех парусах. Женился. Мальчишка у них появился – мой будущий тятенька. А там уж и я народился. Из рук в руки, можно сказать, огонь друг другу передавали. И только мой сынок свернул с дороги – Никола Зимний. Может, слышал? На Летунь-реку уехал. Бакенщиком устроился. Горевал я спервоначала: некому будет огонь передать. А нынче вон как дело оборачивается. Не нужны маяки! Пропадают один за другим!.. Вера – километрах в сорока отсюда – давненько уже не горит. Надежда – теплится ещё немного. Надолго ли хватит, не знаю… Так что опоздал ты в смотрители, Болеслав Николаич. А то бы взял.