— Вообще-то мой вууд остался в плоскости и не сгинул, сменив уже второго напарника, — отмахнулась Милена.

— ... а это значит, что был он важной частью чьей-то души, а не грязью с её дна, — невозмутимо продолжил Бэл, изучая круг сияния в границе боя. — Вальзы востока не создают вуудов, вы отрываете с кровью от себя, когда вам кого-то отчаянно жаль. Все так запуталось... Тэра обманула, хладнокровно использовала и Маиль, и черу. Ей казалось, что сплетение очень разных существ даст должный результат, спасет Нитль и ещё — вернет сына. Тэре был нужен великан. Что дальше? Очень многие черы осознали смерть в логове. Они открыли охоту на того, кем ещё осенью пахло на месте трагедии. Однажды достали повинного человека. И наказали... как им привычно.

— То есть наша Черна — она не человек? Глупости, я вальз востока и даже до взрослости я бы хоть что заметила.

— Человек. Тэра увлеклась плетением прорицаний и постепенно забыла, что не нитки в руках — судьбы. Она пожертвовала тобой, Черной и, пожалуй, мною тоже. Собой, наконец. Во имя Нитля... Но сперва во имя великой цели она не предупредила об угрозе друга — первого вальза запада, и запад вовсе вывернулся во тьму. Затем позволила людям юга стать слепыми игрушками королевы. Позже обрекла Тоха. Прорицание сделалось пророчеством и крови ему стало надобно очень много, поворот вершился вслепую. Может, важный. Скорее всего, единственно возможный. А только не по мне этот путь, — поморщился Бэл.

— Но всё же, что с Черной?

— Черне от рождения безразличны на чужие планы. Она человек. Она принимает решения сама, без оглядки на прорицания. Даже пророчество ей не помощь и не помеха. Тэра полагала, что воительница пробьется в плоскость, разберется с врагами и поможет тебе вернуться, когда ты станешь взрослым востоком. Но Черна мимоходом врезала кому следует и нырнула много глубже. — Бэл усмехнулся. — На нашей памяти никто не лез в логово исподников, на самое дно. Мы лишь держим границу, не более того. Вот уж удивились на дне!

Бэл негромко рассмеялся, хотя по лицу было видно: ему не весело, а очень больно. На ощупь найдя руку Милены, прорицатель поместил ладонь на границу боя и шепнул: 'Смотри, тебе наверняка откроется'.

Глазурь лавового стекла обрела глубину. Сознание рухнуло во тьму. Милена часто дышала. На прокушенной губе копилась соленая боль, собственные ногти рвали ладони. Одновременно она была здесь — и там, безмерно далеко, в сажево-пестром вихре мыслей, сил, намерений.

Там Черна достигла дна, спружинила и встала, привычно хмыкнув свое 'интересно'. За спиной воительницы с шелестом распахнул крылья её вууд, взревел полным, взрослым голосом — и дно содрогнулось. Огненно-золотой ящер, одетый в мягчайший пух чера, улыбался исподью всеми неисчислимыми клыками, подмигивал рыже-черными щелями глаз. Втягивал запах исподья ноздрями... Он, кажется, все более воодушевлялся.