Так оно и было, и у входа в шахту в тени вышагивал, сцепив руки за спиной, знакомый долговязый бродяга. На нем были сапоги до колен и сюртук, вышедший из моды сто лет назад.

Тот, кто никогда не сталкивался с этим отъявленным шельмецом со связями и без единого гроша за душой, искусным мошенником, мог подумать, что перед ним молодой красавчик из довоенных лет со средствами, возможно, свободный цветной из Балтимора. Но Перлин знала пройдоху как облупленного, хотя и отдавала должное его привлекательности. Она подошла поближе и услышала, как он бормочет:

Перлин окликнула Пити издалека. Услышав ее голос, он подскочил как ужаленный и смущенно улыбнулся.

– Что такое, Пити Уитстроу? Зовешь меня, будто я святая или собака?

– Перлин! Неужели ты здесь!

Он кинулся к ней, чтобы прижать к груди, закружить, стиснув в объятиях, но она осадила его взглядом. Он, дрожа, застыл на месте, хотя был на две головы выше ее. На его клетчатом жилете не нашлось бы и пары одинаковых пуговиц.

– Благодарю, что ты пришла, Перлин! Что не забыла старого друга Пити. Благодарю.

Он сцепил руки и потряс ими над головой, словно боксер, выигравший схватку.

– А разве у меня был выбор? Твое заклинание зачерпнуло меня, как кучу шлама из шахты, и выбросило сюда.

– Ой, да ну ладно! – воскликнул Пити.

Увидев Перлин, он совершенно преобразился, голос зазвучал увереннее.

– Не строй из себя дурочку. Ты могла просто уйти с колеи, когда услышала зов, ты же знаешь.

– Да я и ушла бы, знай, что это ты, – солгала Перлин.

«Вот, уже испорчена его влиянием, – решила она. – Одним его присутствием!»

– Да и вообще, мне очень повезло, что ты оказалась поблизости. Это заклинание не действует дальше сотни миль, даже при отсутствии колебаний температуры, подземных толчков и выборов в Конгресс.

– Так зачем понадобилось тащить меня в это… никуда?

Перлин ненавидела, когда кто-то критиковал места, где жили люди. Сама она провела счастливое детство среди уродов и диковинок в захудалой кунсткамере Чаттануги с входной платой в десять центов, но, рассмотрев серые скалы, серую траву, серую грязь, невольно отметила, что Пити обычно выбирал более интересный пейзаж.

В ответ Пити с такой злостью сунул ей под нос дрожащую руку, подняв три пальца, и так долго молчал, что этот жест впору было принять за оскорбление, только Перлин было не до обид.