Стоя наверху белоснежной винтовой лестницы, что весьма кстати скрывала ее от посторонних глаз, Селина ждала появления лорда Пьера. Вот раздались его шаги, сопровождаемые мерным лязгом доспехов, – звук, который, скорее всего, исходил и от дворцовой стражи, и от спутников самого Пьера. Он приветствовал сенешаля со всей утонченной учтивостью, присущей гордому орлесианскому лорду.

– Я прибыл согласно вашей просьбе и готов отнестись со всей возможной снисходительностью равно к вам и к вашим подчиненным. Воистину, для империи настали тяжкие времена, о чем свидетельствует состояние самого Халамширала, и нет ни малейшего бесчестья в том, чтобы признать поражение перед лицом столь превосходящих сил.

С самым началом его речи Селина начала спускаться по лестнице. Многолетний опыт участия в придворных церемониях позволил ей безупречно рассчитать время – и появиться пред взорами присутствующих ровно в то мгновение, когда лорд Пьер умолк.

– Милорд, – обратилась она к остолбеневшему аристократу, – я рада слышать от вас столь благородные речи, и хотя в мрачном прошлом какой-нибудь император за столь изменнический поступок велел бы казнить своего вассала на месте, ваши слова воистину тронули мое сердце.

Селина улыбнулась, сойдя с лестницы, и дворцовые стражники тотчас же встали справа и слева от нее.

– И потому я принимаю вашу капитуляцию.

Лорд Пьер, граф Халамширал, был хорошим, добрым человеком, но никогда не отличался силой характера. Ему не хватило духу самолично подавить бунт эльфов, он не нашел в себе смелости отринуть власть Гаспара – и все это нисколько не удивляло Селину.

После долгого молчания лорд Пьер припал на одно колено – и это Селину также не удивило.

– Ваше императорское величество…

Селина вернулась лишь пару часов назад – и уже взяла свой первый город.

Пыхтя, отдуваясь, Мишель и Гаспар кое-как выбрались из руин крохотного древнего капища, куда забросил их элувиан, и снова оказались в мире людей. Они стояли посреди заснеженной, продуваемой ветром со всех сторон равнины, на которой кое-где торчали низкорослые деревца. Закат придал снежному покрову красноватый оттенок, что напомнило Мишелю поверхность элувиана. Он подумал, что не огорчится, если до конца своих дней больше не увидит этого цвета.

Тонкий плащ не спасал от стылого ветра, и Мишель зябко поежился. Впрочем, зима еще не вошла в полную силу, а он, будучи шевалье, учился выживать в самых суровых условиях.

Правда, теперь он больше не шевалье.

– Дыхание Создателя, – раздался за спиной его голос Гаспара, – я уж лучше промерзну до костей, чем соглашусь снова плестись по этим треклятым тропам.