– Когда выяснишь, передай его имя мне, – удавлю собственноручно.
Последнюю часть фразы Яна озвучивать не стала – все прекрасно читалось по ее лицу.
– Думаю, моего гнева хватит за двоих.
И она впервые взглянула на него с удивлением:
– Так ты не хотел, чтобы нашелся кто-то особенный? Чтобы кто-то мог тебя коснуться?
Молчание. Ровный, как поверхность зеркала, взгляд.
– Сначала не хотел.
Тикали на стене пресловутые круглые часы; почти девять вечера. Может, и хорошо, что дома ее никто не ждет. Никто не волнуется.
– А теперь?
– А теперь? – сплетенные в решетку пальцы пошевелились и замерли. – Теперь я прошу тебя о поцелуе.
«Значит, Джон. Живет непонятно где. Развился сверх какого-то предела и заявляет о том, что другие женщины его «потрогать» не в состоянии…»
Яна усиленно пыталась понять, дурят ее или нет? Если да, то зачем так изощренно? Чтобы затащить женщину в постель, обычно требуется другое: положительные эмоции, комплименты, романтические поступки, ухаживания, а от субъекта напротив не то что «не пахло» ухаживаниями – он, кажется, вообще о существовании в жизни «романтики» не подозревал.
Полудурок. И одновременно умный.
Человек в серебристой куртке терпеливо ждал, теперь смотрел не на нее, а в сторону – Яна хмурилась. Чувствовала себя не то находящейся в цирке на выступлении иллюзиониста, не то «тугодумкой», как ее часто называла Захаровна, которая вела в детдоме математику.
Сложно. Да, сложно.
И нет – она не «тугодумка», просто ситуация из ряда вон – без пол-литра и не поймешь, верить происходящему или не верить?
А ведь решение-то найти просто – черт, как же она сразу не подумала? Каська вдруг встрепенулась в кресле.