– Извините.
У Лема схватило живот. Внутренности горели огнем от начинающейся язвы желудка. Однако он не скривился от боли, не согнулся пополам и не прижал руку к животу. Нет, Лем даже виду не показал, что ему больно, так как не хотел доставлять еще большее удовольствие Дилворту. Лем просто окинул свирепым взглядом адвоката и его женщину, а затем, не говоря ни слова, пошел прочь.
– Эта проклятая собака, – сказал Клифф, поравнявшись с Лемом, – стопроцентно способна внушить любому чувство чертовской преданности.
И уже позже, устраиваясь на ночлег в мотеле, потому что у него не оставалось сил закрывать временный офис и возвращаться домой в округ Ориндж, Лем Джонсон вспоминал слова Клиффа Сомса.
И Лем невольно задался вопросом, чувствовал ли он хоть раз в жизни к кому-нибудь такую же всепоглощающую преданность, как Корнеллы и Гаррисон Дилворт к этому ретриверу. Лем беспокойно ворочался с боку на бок, не в силах заснуть, и наконец понял, что бесполезно пытаться выключить горевший внутри свет, пока он не сможет убедиться в своей способности на такую же преданность и самоотверженность, какую продемонстрировали Корнеллы и их адвокат.
Лем сел в темноте, прислонившись спиной к изголовью кровати.
Конечно, он чертовски предан своей стране, которую любил и которой бесконечно гордился. И он был предан агентству. Но вот отдельной личности? Ну да, была еще Карен. Его жена. Он был предан Карен – и сердцем, и душой, и половыми железами. Он любил Карен. Любил глубоко почти двадцать лет.
– Ну да, – вслух произнес Лем в номере мотеля в два часа ночи, – если ты так предан Карен, тогда почему ты сейчас не с ней?
Однако Лем был явно к себе несправедлив. Ведь как-никак он должен выполнить свою работу, и очень важную работу.
– Вот в том-то и беда, – пробормотал он. – У тебя всегда –
Он проводил вне дома более ста ночей в году, каждую третью ночь в году. А когда он был дома, мысли его витали где-то далеко, потому что бо́льшую часть времени он думал о деле, которое вел. Когда-то Карен хотела детей, однако Лем постоянно откладывал создание полноценной семьи, заявляя, что не может взять на себя ответственность за детей, пока не будет уверенности в успешной карьере.
– Успешной карьере? – спросил он себя. – Черт, ведь ты унаследовал папочкины деньги! И начал жизнь, имея приличную подушку безопасности. Куда больше, чем у остальных.
Если бы он был предан Карен так же, как эти люди какой-то приблудной псине, это означало бы, что ее желания – прежде всего. Если Карен хотела полноценную семью, значит высшим приоритетом должна была быть семья, а отнюдь не карьера. Ведь так? По крайней мере, ему, Лему, следовало пойти на компромисс и завести детей, когда им с Карен только стукнуло тридцать. Что уж там говорить, карьеру нужно было делать после двадцати, а после тридцати – подумать о детях. Сейчас ему сорок пять лет, почти сорок шесть, а Карен – сорок три, и, скорее всего, поезд уже ушел.