Трэвис не обнаружил следов взлома, впрочем, он и не рассчитывал их найти. В этой тихой сельской местности преступности практически не было. Можно было неделями держать дверь открытой, не рискуя, что воры отставят после себя одни голые стены.

Трэвиса волновал Аутсайдер, отнюдь не грабитель.

В доме никого не было.

Трэвис проверил амбар, прежде чем поставить туда пикап. В амбаре тоже все было спокойно.

Нора вошла в дом, опустила Эйнштейна на пол и сняла с него одеяло. Ретривер прошлепал по кухне, обнюхивая каждую вещь. В гостиной он посмотрел на холодный камин, затем обследовал приспособление для переворачивания страниц.

После чего он потрюхал в кладовку на кухне, включил свет с помощью ножной педали и извлек буквы из акриловых трубок.

ДОМ

Трэвис присел возле ретривера:

– Дома хорошо, да?

Эйнштейн ткнулся носом в Трэвиса, лизнув его в шею. Золотистая шерсть ретривера пахла свежестью: доктор Кин искупал собаку в контролируемых условиях смотровой. Лоснящийся и свежевымытый, Эйнштейн тем не менее был на себя не похож: казался усталым и исхудавшим. Ведь он потерял несколько фунтов меньше чем за неделю.

Достав очередные буквы, Эйнштейн снова написал то же самое слово, точно желая еще сильнее подчеркнуть свою радость.

ДОМ

На пороге кладовки появилась Нора:

– Дом там, где душа, а мы вложили сюда всю свою душу. Эй, давай пораньше пообедаем в гостиной и поставим тебе видеокассету «Рождественская история Микки». Ну как, идет?

Эйнштейн яростно завилял хвостом.

– Как думаешь, осилишь на обед свою любимую еду – пару сосисок? – спросил Трэвис.

Эйнштейн облизнулся, затем извлек из аппарата очередные буквы, чтобы выразить с их помощью свое полное одобрение:

ДОМ ТАМ ГДЕ СОСИСКИ

Проснувшись посреди ночи, Трэвис увидел, что Эйнштейн стоит возле окна, положив передние лапы на подоконник. В тусклом свете включенного в ванной комнате ночника ретривер казался смутной тенью. Внутренние ставни на окне спальни были заперты, и пес не мог видеть лужайку перед домом. Хотя при наличии незримой связи с Аутсайдером глаза были тем самым органом чувств, в котором Эйнштейн сейчас меньше всего нуждался.