Теперь я знаю, почему он не хотел идти с нами, вести нас. Потому что был уверен: когда мы прыгнем с обрыва в смерть, мы не сможем войти туда, куда надеялись, – куда он под моим напором пообещал нас привести. Не потому, что эта земля закрыта для нас; в некотором смысле мы прошли в нее очень легко. Нет. Он пытался мне объяснить, что в землю мертвых Людей – Имр – могут войти только живые. Только живые могут отправиться туда отсюда, пересечь реку, увидеть тех, кого знают или о ком знают, и поговорить с ними, похитить оттуда сокровища. Живые создают Страну Смерти и ее обитателей тем, что идут туда – и возвращаются с рассказом о ней. Но мертвые Люди не могут жить там, не могут пойти туда или куда бы то ни было – они мертвы.

Если это так, то я живым вошел в Страну Смерти, если вообще входил, и Дарр Дубраули это знал. Как такое стало возможно, была ли то благодать, проклятье или сон Основы, – что ж, мне не узнать. Втроем мы отправились в путь и нашли Страну Смерти закрытой и заброшенной. Мертвые, некогда жившие там, те, к кому мы должны были присоединиться, пропали. Это мой рассказ. Но если страна была только моей, значит и двери закрыты во мне одном.

Я это понял, когда проснулся следующей ночью: во сне я бежал за Дарром Дубраули, который улетал от меня прочь. Я лежал ничком в кровати (потому что я, как говорится, жив-живехонек). Лежал тихо, чтобы не разбудить ребенка, о котором, похоже, мне теперь предстоит заботиться – о нем и о его матери, пока я жив. Я вспомнил Дебру, увидел ее босые ноги на серой траве, на которую не мог ступить, увидел, что она идет так же, как ходила здесь. И подумал: нет, мертвые живут там – и знают себя и других. Я знаю, что это так; не может быть иначе. Но быть мертвым – не то же самое, что жить как прежде, только в другом месте; но и не жить только в воспоминаниях, или в темной обители могил, или в голосах, которые якобы слышат еще живые. Посмертие не похоже ни на одну из историй, которые рассказывали путники, посетившие это царство, или духи, утверждавшие, что пришли из него. Нет. Но я верю, что, хотя их жизнь навсегда отделена от той, которой живем мы под небом и солнцем, мы можем кое-что о ней узнать; потому что часть своей жизни мы проводим так, как живут они, в царстве, похожем на то, где живут они. Во сне.

Во сне мы странствуем по другим мирам; бродим по дорогам, входим в комнаты, говорим со встреченными людьми и созданиями. Встречаемся с родными и умершими, какими они были в юности, своей и нашей, – или преображенными, иными. Мы видим и слышим, но не можем осязать или чувствовать запах. Мы знаем, где мы, пока мы там, но не знаем, что мы знаем: только проснувшись, мы узнаем, что видели, слышали и чувствовали. Обычно мы знаем, что видели и чувствовали намного больше, но не можем вспомнить, и опыт этот теряется навсегда; по сути, он никогда и не принадлежал нам.