Но Гасана меньше всего волновала судьба пери, которого он в глаза не видел.

– Когда это произошло?

– Около десяти лет назад, – тихо ответил Дара.

Король не ожидал такого ответа.

– Десяти? Не хочешь же ты сказать, что провел четырнадцать веков рабом у ифритов?

– Именно это я и хочу сказать.

Король сложил ладони домиком и посмотрел на него поверх длинного носа.

– Извини за прямоту, но я знавал закаленных битвами вояк, доведенных до полного безумия всего тремя веками рабства. То, о чем говоришь ты… этого не пережил бы никто.

От зловещих слов Гасана в жилах стыла кровь. Единственной темой, на которую Нари не рисковала расспрашивать Дару, – была его жизнь в рабстве. Он не хотел об этом говорить, а она не хотела лишний раз задумываться о кровавых видениях, которые ей пришлось испытать.

– Я и не сказал, что пережил это, – уточнил Дара отрывисто. – Я почти ничего не помню о времени, проведенном в рабстве. Сложно сойти с ума от воспоминаний, которых у тебя нет.

– Хорошо устроился, – буркнул Мунтадир.

– Действительно, – не остался в долгу Дара. – Ведь, как это вы выразились, полный безумец не стал бы терпеть этого допроса.

– А жизнь до рабства?

Нари удивилась, услышав новый голос. Это был младший принц, Ализейд, которого она приняла за стражника.

– Помнишь ли ты войну, Афшин? – спросил он ледяным тоном, который Нари редко приходилось слышать. – Деревни в Манзадаре и Байт-Кадре?

Ализейд смотрел на Дару, не стесняясь своего презрения, и ненависть в его взгляде была несравнима даже с ненавистью Дары к ифритам.

– Помнишь ли ты Кви-Цзы?

Дара возле нее напрягся.

– Я помню, что твой тезка сделал с моим городом, когда захватил его.

– На этом и закроем тему, – вмешался Гасан, осадив младшего сына взглядом. – Война закончена, наш народ живет в мире. И ты знал об этом, Афшин, если решился привести сюда Нахиду.