Нари моргнула, ее глаза внезапно увлажнились.

– Я думаю, это самое приятное, что ты когда-либо говорила мне.

– Счастливого Навасатема, – сухо произнесла женщина.

– Счастливого Навасатема, – повторила Нари, поднимая бутылку. – За рождение нового поколения, – добавила она, пытаясь подавить легкую дрожь в голосе.

Низрин выхватила бутылку из ее рук.

– Думаю, с тебя достаточно.

Нари позволила ей забрать напиток, набравшись храбрости, чтобы задать следующий вопрос.

– Ты сказала, что я упрямая… думаешь, я гордячка?

– Не понимаю.

Нари уставилась на свои руки, чувствуя неловкость.

– Будь у меня хоть капля здравого смысла, я бы помирилась с Мунтадиром. Вернулась бы к нему. Дала бы Гасану внука, которого он ждет.

Низрин задумалась.

– Мне кажется, это худшая причина для появления ребенка на свет.

– Это логично. А я всегда была такой, – заметила Нари с горечью в голосе. – Я прагматик. Бессердечный прагматик. Хочешь жить, умей вертеться. Так я и выжила.

Голос Низрин был мягким.

– Но чего ты хочешь, Нари? Чего хочет твое сердце?

Нари рассмеялась, и смех ее прозвучал немного истерично.

– Понятия не имею. – Она посмотрела на Низрин. – Когда я пытаюсь представить свое будущее здесь, Низрин, я ничего не вижу. Я чувствую, что сам акт воображения вещей, которые делают меня счастливой, разрушит их.

Низрин смотрела на нее с нескрываемым сочувствием.

– О, бану Нахида, не думай так. Слушай, Навасатем начинается завтра. Наслаждайся этим. Наслаждайся больницей и парадом. Гасан будет слишком занят наблюдением за всем, чтобы строить планы. – Она помолчала. – Постарайся не беспокоиться о своем будущем с Кахтани. Давай проведем следующие несколько дней, а потом сядем и все обсудим. – Ее голос дрогнул. – Обещаю тебе… очень скоро все изменится.