– Я любого мужика вот в такого голубя обращаю, прежде чем он выйдет из этой комнаты, – сказал он и вытащил расческу из волос. Вьющиеся локоны упали маленькими змейками.

– На здоровье. Твои представления заслуживают публики. Иль, по крайности, гриота.

– Человек-волк, разве не слышал ты стихов обо мне?

Он указал мне на высокий стул со спинкой, как у трона. Родильное кресло, припомнил я.

– А где твой приятель? Как его звали-то, Найко?

– Найка.

– Я скучаю по нему. Удивительного света и шума был человек.

– Шума?

– Он жутчайший шум издавал, что-то вроде громкого кошачьего мурлыканья или воркованья оливкового голубя, когда я у него себе в рот брал. – Говоря это, он ухватил меня рукой.

– Маленький лгунишка. Найка никогда не водил компанию с мальчиками.

– Милый волчок, ты же знаешь, я способен быть чем тебе только угодно, даже девушкой, какой у тебя никогда не было… после определенного вина и при определенном освещении.

Вся одежда спала с него, и он переступил, выйдя из образовавшейся на полу кучи. Оседлал меня и зажмурился, опускаясь, и у меня поднялся уже в нем. Так он всегда начинал свою игру. Насаживаясь на меня, он будто в омут погружался, пока всем задом не уселся мне на ноги, потом, не высвобождаясь, повернулся, оказавшись спиною ко мне. Как-то я заметил ему, что лишь мужчины, кому ложь нужна, уверяют своих жен в желании трахаться на собачий лад, сзади, – он до сих пор так делает. Спросил то, что всегда меня спрашивает: «Хочешь, чтобы я тебя поимел?» – а я ответил так, всегда отвечал: да. Мисс Уадада всякий раз, когда я уходил, спрашивала: «Он тебя не обидел?»

– Етить всех богов, – выдавил я из себя, шипя, и так загнул пальцы на ногах, что на них суставы хрустнули.

Я столкнул его на пол и запрыгнул сверху. После, когда я уже вышел из него, зато он сидел на мне, как в седле, он спросил:

– Ты сейчас идешь за Светом с востока?

– Нет.

– За призраками-ходоками с запада?

– Экоййе, что за вопросы?

– А то, Следопыт, что все люди под солнцем, люди, что обожают думать, что они отличаются друг от друга. Наверное, им претит тот смысл, что, когда они воюют, все становятся одинаковыми. По их выходит, что бы ни тревожило их тут… – Он показал на свою голову. – Они могут в меня втрахать. Думать так – думать по-чужому, чего я не ждал от человека, прошедшего десять и еще две земли. Может, ты слишком много бродяжничаешь. Следом ты еще и молиться всего одному богу начнешь.

– У меня в голове нет ничего, чтоб из нее вытрахивать.