За окном Соголон с девочкой (она – на коне, девочка на быке) поскакали на запад. Шаги, сотрясающие пол над нами, означали: О́го задвигался. Я чувствовал, как трясется под ним пол, пока не услышал, как распахнулась настежь дверь. На крышу, может. Старец наладил ритм правой рукой и мелодию – левой. Прочистил горло. Голос его зазвучал выше, чем в обычной его речи. Высок, как крики о тревоге, еще выше, когда кончик его языка принялся отщелкивать ритм по небу.

Потом он перебирал струны, позволив звучать одной лишь коре, а я ушел прежде, чем он снова запел. Я выбежал наружу, потому как я был мужчиной, и струны с песней никак не должны бы так действовать на меня. Наружу, где ничто не было в силах весь воздух утянуть из одного места. И где я мог бы сказать, мол, это от ветра влага в глазах моих, по правде, то ветер виноват. Там, на холме из камня, стоял префект, а ветер, пролетая мимо, ерошил ему волосы. Кора все еще звучала, звуки ее носились в воздухе, оставляя следы печали на всем пути, что мы прошли. Мне противно было это место, противна эта музыка, противен этот ветер, и мне противно было думать о детях-минги, ведь что для меня дети и что за польза от меня детям? Да и не в том было дело, совсем не в том, ведь о детях я вообще не думал, и они совсем не думали обо мне, только почему бы им забыть меня и почему меня тревожит, чтоб не забыли? Ведь каким благом было бы, если б они помнили, и почему я все-таки помню и почему вспоминаю сейчас? И я пробовал отрешиться, убеждал себя: «Нет, ни за что не стану думать о своем брате загубленном, ни об отце своем умершем, и об отце своем, что был моим дедом, и вообще зачем кому-то нужен кто-то? Просто ничего не иметь, просто ни в чем не нуждаться. Етить всех богов во всем». И мне хотелось, чтоб день уходил, и приходил вечер, и день вновь наступал – новый, избавляясь ото всего, что уже было, как сводит стирка пятно от дерьма на чистой ткани. Мосси все еще стоял там. Все еще не смотрел в мою сторону.

– Уныл-О́го, ты спать идешь? Солнце еще даже с днем не распростилось.

Он улыбнулся. Устроился он на крыше, из ковров, тряпья и одежды постель сделал, несколько подушечек под подушку приспособил.

– Меня все эти дни одни кошмары преследовали, – признался. – Лучше уж я тут лягу, и дыру в стене не пробью, и весь дом не обрушу. – Я кивнул.

– Ночи в этих краях холоднее становятся, О́го.

– Старец отыскал мне ковров и тряпья, а потом, я не очень-то чувствую это. Что ты про Венин думаешь?

– Венин?

– Девочка эта. Она с Соголон ездит.

– Знаю, кто она. По-моему, мы мальца нашли.