– Тихо, Найка.

– Твои слова…

– Подавись ты своими мыслями о моих словах! Только этим и занимаешься, всю дорогу этим занимаешься. Спрашиваешь и спрашиваешь, чтоб вызнавать и вызнавать. А когда, наконец, вызнаешь о ком-то все, что можно узнать, пускаешь в ход свои знания, чтоб предать. Помочь себе ты не в силах, ведь такова твоя природа, как пожирать луну, пока молода, – природа крокодила.

– Где великан?

– Погиб. Он не был великаном, он был О́го.

Мы дошли до края Кровавого болота. Об этих топких землях я слышал чудовищные россказни: про насекомых размеров с воронов, змей с телом шире стволов деревьев, про растения, жадные до мяса, крови и костей. Даже жар обретал форму на манер безумной нимфы, выбравшейся, чтобы отравлять. Но ни одна живность к нам и близко не подошла: чуяли в двух существах недоброе. Даже тогда, когда болотная жижа дошла нам до пояса. Мы шли, пока жижа не спала нам до колен, потом до щиколоток, пока мы не ступили на землю и жесткую траву. Повсюду вокруг нас толстенные лианы и тоненькие стволы извивались и переплетались, склонялись и обвивали друг друга, образуя плотную стену под стать тем, какие окружали гангатомские жилища.

Запах долетел до меня прежде, чем мы дошли до этого. Открытая саванна с редкими деревьями и малотравьем, зато просто несет смертной вонью. Застарелой смертной вонью: то, что гнило, начало гнить семь дней назад. Еще не увидев, я наступил на тлен, и он просел под моей ногой. Рука. В двух шагах от нее шлем, все еще надетый на голову. Шагах в десяти грифы хлопали крыльями, вырывая внутренности, а над ними – целая стая таких же, но уже наевшихся, улетала прочь. Поле боя. Все, что осталось от войны. Я поднял взгляд: птицы были повсюду, куда взгляд доставал. Они кружили над телами, садились, приискивая еще что-нибудь, склевывали мясо с людей, а люди пеклись в металлических доспехах, люди, до того раздутые, что лопались, головы людей лежали так, что казалось, будто тела их по шею в землю ушли, а глаза их выклевали птицы. Слишком много их было, чтоб почуять кого-то одного. Я продолжал шагать, приглядываясь к цветам севера или юга. Впереди нас торчали одни только копья да мечи. Найка шел следом и тоже приглядывался.

– Думаешь, какой-нибудь солдат изо всех сил восемь дней выжить старался, чтоб ты смог у него сердце вырвать? – спросил я.

Найка ничего не ответил. Мы все шли и шли, пока в саванне перестали попадаться тела и части тел, а птицы остались позади. Вскоре вокруг не стало и деревьев, и мы оказались на краю Икоши, соляных равнин, раскинувшихся на два с половиной дня скачки по одной только грязи, растрескавшейся, как треснутая глина, да серебру на манер лунного. Он шагал навстречу нам, будто из ниоткуда явился и пошел. Крылья Найки распахнулись, но он, увидев, что я ничего не предпринимаю, сложил их.