Парень покивал. Вийон дернул за веревку и принялся быстро подниматься по стене. Вскоре он оказался на крыше. Старые доски под ним затрещали, но выглядели достаточно крепкими, чтобы выдержать тяжесть человека, даже отягощенного – как Вийон – немалым числом как смертных грехов, так и обычных святотатств и проступков.

Никто его не заметил, когда он карабкался к сигнатурке, волоча за собой веревку с «кошкой». Верные, толпившиеся у прихода Святого Лаврентия, должно быть, вернулись к молитвам – из-за стен доносились теперь слова псалмов. Приближалась ночь, улочки вокруг церкви тонули в серых тенях, огоньки лампадок появились в окнах немногочисленных домов, которые выделялись черными своими контурами, словно надгробные плиты и молельни, освещенные лампами в праздник Всех Святых. Выглядело все это так, словно церковь находилась в центре погоста и должна была вскоре сделаться могилой поэта и грабителя.

Вийон не осматривал окрестности. Он следил за тем, чтобы какая-нибудь доска не треснула под ногой, выдав его местоположение, а еще – чтобы не скатиться кувырком во внутренний дворик плебании. Он долго полз вверх, нащупывая дорогу, пока не добрался до края остроконечной крыши. На четвереньках двинулся вправо – и через минуту был на колоколенке.

Ставня слева висела на одной петле. Она легко поддалась, открыв мрачную бездну. Вийон чувствовал, как трясутся у него руки, а сердце стучит, как военный барабан перед битвой. Хотя по сравнению со стройной Королевской Капеллой или с мощным собором Богоматери церковь Святого Лаврентия выглядела как горбатый карлик, высота ее нефа составляла добрых сорок футов. В случае малейшей ошибки это означало, что, упав, он переломает себе все кости, а может, и свернет шею, после чего его не спасут никакие чудесные исцеления – даже если предположить, что такие на самом деле случались в приходе Святого Лаврентия.

Он неторопливо зацепил «кошку» и бросил веревку в отверстие. Перекрестился на всякий случай, а потом, обернув шнур вокруг пояса, пролез в отверстие и начал медленно соскальзывать в черную яму нефа. Несмотря на его опасения, спуск продлился недолго. Он услышал шорох веревки и через несколько мгновений почувствовал под ногами каменные плиты. Он находился в самом центре храма.

Темнота стояла чернильно-черная. Густая, как плотная завеса из черных мыслей прелата де Ноая, и столь ощутимая, что, казалось, можно дотронуться до нее рукой. Только к северу от поэта горели синевой и зеленью витражи в остроконечных окнах абсиды.

Вийон подождал, пока успокоится громко колотящееся сердце. Достал трут и огниво, высек искру, зажег небольшой фонарь. Подождал, пока свет перестанет его ослеплять, а взгляду предстанет золотистый ореол сияния, что окружало теперь его самого, будто какого святого. Он осмотрелся вокруг, а потом двинулся сквозь ночь. Миновал лавки, стоящие на каменном полу, прошел мимо каменных колонн, подпирающих своды. Свет выхватывал из темноты сцены и фигуры. Оживало толстенькое личико ангела, напоминающего большого головастика, вызывая ошеломительную пляску теней на пальмовом своде[116], освещало спокойное лицо Христа, прибитого к кресту, черный абрис пустой исповедальни, полукруглую пропасть абсиды, прикрытую незаконченным деревянным алтарем, в котором пока не хватало половины статуй.