Мне стало тревожно. Рука скользнула вниз и нащупала через ткань платья рукоятку ножа, прикрепленного к бедру. Нож был на месте. Это меня немного успокоило.

– Какое впечатляющее торжество.

Я подняла голову. Тьфу!

– Не припомню, чтобы видела тебя без сигарилл, – сказала я.

Септимус улыбнулся. Ту же улыбку я видела у него в день нашего знакомства. Улыбку, предназначенную открывать уста…

– Увы, сегодня выкурил все, что были при мне, а то непременно угостил бы.

– Ничего страшного. Я стараюсь не превращать курение в привычку. Привычки – для слабых.

Септимус глотнул вина.

– Ох, как она умеет ранить.

Уголок его рта был неестественно красным. Наверняка успел вдоволь угоститься кровью; и вначале, и потом, когда появились торговцы.

Я взглянула в сторону открытых арочных дверей, за которыми начинался коридор. Жена Симона наслаждалась кровью молодого торговца. Симон подошел и что-то прошептал ей на ухо. Она повернулась к мужу, засмеялась, предложив ему отведать крови из запястья парня.

Матерь милосердная, как же я их ненавидела. Сегодня я вдоволь насмотрелась на их напыщенные физиономии. Все они казались чрезмерно счастливыми.

Особенно удивляло, как могут быть счастливы Симон и его жена, которым пришлось кланяться бывшему рабу.

– Хотя я и знал о твоих разнообразных дарованиях, никак не подозревал у тебя дар лицедейства, – сказал Септимус. – Актриса ты превосходная.

Я не ответила, продолжая наблюдать за Симоном. Что-то меня насторожило, а в затылке появилось неприятное ощущение.

Что-то показалось мне…

– Актриса? – переспросила я, зацепившись за это слово.

– Я про танец, – пояснил он. – Если честно, мне непонятны твои устремления. Чего ты собиралась добиться, заставив Райна поверить, что хочешь его?

Услышав такое, я повернулась к Септимусу.

– Ну надо же, – усмехнулся он, – да ты лицедейка не только в танце. Чего только стоит изображенное тобой искреннее недоумение.