– Господин, – говорит она, – ты здесь гость, а не только сын своего отца. Прошу тебя, сядь.

Антиной отчаянно смотрит на спину отца, но не получает от нее совета. Старик трясется всем телом, но не может говорить – кажется, задыхается от всех тех болезней, которые я на него еще не наслала. Антиной снова смотрит на Электру, а потом медленно, нашаривая место, садится.

Амфином садится тоже, потом – Эвримах и остальные. Вскоре остаются стоять только Электра и Эвпейт. Она не поворачивается к нему, не просит его остаться, или уйти, или сесть, а просто возвращается на почетное место рядом с братом и опускается в свое кресло, как Агамемнон на трон Приама.

Эвпейт еще некоторое время стоит и трясется.

Мужчины смотрят.

Потом начинают разговаривать вполголоса.

Они шепотом беседуют, так, будто тут совсем ничего не произошло, будто тут совсем нечего обсуждать.

Кто-то ударяет по струнам.

Леанира отклеивается от стены и идет наливать вино.

Антиной не смотрит на отца.

Телемах не смотрит на мать.

Потом Эвпейт поворачивается и выходит, хлопнув дверью.

Телемаха тоже потряхивает, но он не уходит. Он поворачивается к Электре, пытается найти слова, чтобы сказать ей, и думает, что, кажется, никогда не видел женщины уродливее ее, и задается вопросом, какой вкус был бы у ее языка на его языке, и его подташнивает, и он не знает, как говорить. Так что вместо этого он поворачивается к Оресту, говорит:

– А ты… – и не может найти слов. Молодой микенец поворачивает голову медленно, так медленно, будто им движет иная сила, нежели природа, и терпеливо, расслабленно ждет. Телемах качает головой, пытается найти извинение, не может его нащупать, снова пытается.

Электра, которая смотрит на зал так, будто перед нею тризна ее отца, говорит:

– Мы с братом устали. Мы уходим к себе. Благодарим за ваше неизменное гостеприимство.

Она встает, и по всему залу пробегает дрожь, разговоры смолкают. Они не возобновляются, пока она не выходит.

Чуть погодя выходит и Пенелопа, а потом и Телемах.

В глубокой ночи, когда женихи пьяно спят на столах, приходят служанки и забирают ткацкий станок – больше никто не увидит его и не упомянет.