Не за тем, чтобы наедаться досыта, она здесь. Не за тем, чтобы из охотника добычей становиться. Раз начала, то должна закончить.
– Что Ламмас с жертвами будет делать? Для чего части их забирает? – спросила она в лоб. Боялась снова в Херне потеряться, а потому надеялась, что он, услышав это, сам ее и отрезвит. Его брови – такие же рыжие, как кудри, падающие на них, – действительно сошлись на переносице, рот изогнулся серпом. Он даже не скрывал своего разочарования, хотя явно знал: к теме той она обязательно вернется. Похоже, просто хотел верить, что не настолько скоро.
– Ты сказала, будто знаешь, кто такие духи пира, – произнес Херн. – Откуда?
– Торговцы и селяне, которых я для детей приводила домой, любили травить байки перед смертью. Они и рассказали. Расскажи и ты мне теперь. Пожалуйста. – Титания никогда и ни о чем не просила. Не притворялась слабой, как сейчас, не подчинялась, ибо хищники не притворяются, что ранены – так делает добыча. Оттого и выходило у нее это неуклюже, снова комкались слова, снова шипел, срывался голос. – Ты подснежники добыл. Защищать меня стремишься. Помогаешь. Так помоги еще! Пусть Ламмас бремя твое заберет, как обещал, но своего не получит. Возможно так? Возможно?
Херн мягко отстранился и отвел глаза от глаз ее, точно тоже их, как все, страшиться начал: непропорционально крупных, совиных и серебряных, похожих на мать-луну, что, налитая, сверху на них глядела. Титания притихла, словно снова пряталась, выпрямила спину и неловко поправила платье, уже готовясь встать и уйти с тем, что есть, но без того, что было нужно. Однако Херн придержал ее запястье.
– Колесо, – сказал он сквозь новый приступ кашля. Ему пришлось отвернуть голову, чтобы не забрызгать ее кровью. – Колесо на место поставить хочет. Поэтому не ходи на День города. Не ходи, слышишь? То, что Ламмас сотворил на Призрачном базаре, покажется детским утренником по сравнению с тем, что он собирается устроить тридцать первого октября.
– Ты сказал… Колесо? – переспросила Тита. – То самое? Ты… Ты серьезно? Но как? В обмен на жителей Самайнтауна, верно?
Херн не ответил. Его рыжая щетина уже окрасилась в красный. Он только схватил Титу за плечи, уселся с ней нос к носу на холодной земле, где терн завял и сгинул, а разбросанные стрелы разломились в труху. Голос его стал треском костра и волчьим воем, одновременно убаюкивая и покрывая от страха гусиной кожей:
–