– Восхитительно, – прошептал Херн, погладив под ними зацветшую подстилку. – Из твоих рук плетется сама жизнь… Ты… – Он приподнялся на локтях и посмотрел на нее так, будто не знал, что она его использует. – Ты – прекрасный сад!
Тита даже не заметила, как одна из лямок платья лопнула. Черная блестящая ткань сползла на грудь и ниже, почти до ребер, но Херн смотрел вовсе не туда. Он прижался губами к ее предплечью, где расцветал белоснежный асфодель, переплетенный с цветами маленькими и большими, тусклыми и пестрыми, покрывающими почти каждый дюйм ее тела от щиколоток до спины.
– Я кладбище, – возразила Тита. – Вечный мемориал тем, кому не посчастливилось хоть ненадолго побыть моей любовью.
– Не посчастливилось? – переспросил Херн почти оскорбленно. – По-твоему, я выгляжу несчастным?
– Какой самоуверенный, – ухмыльнулась она. – Ты знаешь, что я делаю с теми, в кого влюбляюсь по-настоящему?
– Нет, но надеюсь, что узнаю рано или поздно, – улыбнулся тот, заправляя извивающуюся прядь волос ей за ухо. Та терлась о его пальцы, будто бы ластилась. Титания, глядя на это и на его полуприкрытые глаза, всерьез задалась вопросом: нет, он правда не знает? Иначе бы ведь не был здесь с ней. Иначе бы бежал без оглядки. Ведь инстинкты Титании, ее голод, не щадят никого – даже предводитель Дикой Охоты не сможет стать исключением. – Я не обычный мужчина, Тита. Я не боюсь шипов. Они у всех красивых цветов есть, это их защита, – прошептал он, будто бы прочел ее мысли и затаенные страхи. – Поэтому среза́ть шипы не собираюсь тоже. Я готов о них колоться, чтобы ты цвела.
– Красивые цветы не только колют. Они еще и ядовиты, – ответила она уклончиво. Руки ее обвили его шею, как плющ обвивает старое надгробие. Она позволила себе придвинуться ближе, прижаться грудью к груди, а бедра к бедрам и шепнула на ухо: – От некоторых расстаешься с жизнью, даже не поняв, чего именно ты успел коснуться.
Херн глубоко вздохнул и откинулся немного назад. Его рука соскользнула с ее колена, где лежала прежде, стирая ссадины и сочащуюся из них темно-бордовую кровь, чтобы проникнуть в траву, под копну черных разметавшихся волос. Там он сорвал один из плодов ее терна, – голубоватую ягоду, матовую, будто покрытую инеем, – и, едва Тита успеха ахнуть, забросил ее себе в рот. Прожевал медленно, пачкая губы в темно-лиловом соке, и ухмыльнулся, когда ничего ему от этого не стало.
– Яд, значит, – протянул он. – Тогда я бы пил тебя день и ночь напролет.
Щеки Титании вспыхнули, хотя она была уверена, что давно утратила способность краснеть. Ребра заныли, будто наизнанку грозили вывернуться, настолько сильно забилось сердце о них. Сделалось так хорошо, что почти больно. Голод –