– Осторожнее, Королева, – подразнил он, выглянув из-за куста с клюквой. Его пламенно-рыжие волосы сливались с недозревшей ягодой. – Я не хочу ловить тебя так быстро.

Следующую стрелу Титания перехватила. Поймала в воздухе гибкими пальцами и раскрошила у него на глазах, показывая: беспокоиться Херну не о чем, ни за что и никому не поймать ее. Она перескочила на соседнее дерево, и по воздуху разлетелись перья, капли крови, ее волосы и сухие листья. Титания снова затаилась, на этот раз уже всерьез: не смеялась больше, притихла, пригнулась. Однако Херн опять ее нашел, и все повторилось. На ходу выдергивая из земли промахнувшиеся стрелы и возвращая их в колчан, он не отставал от нее ни на шаг, ибо чутьем обладал превосходным. А стрелы его словно жили своей собственной жизнью и обладали волей. Даже если казалось, что стоит Херн к Титании спиной, наконечники их все равно каким‐то образом вонзались рядом. Поймать его и при этом не быть пойманной самой и впрямь оказалось сложно, но еще сложнее оказалось стряхнуть с себя это лесное наваждение, отзывающееся в груди давно похороненными трепетом и истомой. Она даже забыла, что поклялась больше не влюбляться и зачем пришла сюда на самом деле.

Нужно было себе о том напомнить.

Иди же, прелестный малютка, скорей: я дам тебе в няньки моих дочерей. Мои дочери станут ночною порой плясать и, баюкая, петь над тобой. Люблю тебя, сердцу ты мил моему; коль сам не пойдёшь, я насильно возьму![24]

Очередная стрела вспорола бронзовые юбки вязов, но промахнулась и улетела гораздо дальше, чем все другие. Титания усмехнулась и продолжила напевать. Эти строчки из книги в зеленом переплете с трикветром на корешке, которые она перечитывала украдкой все прошлые дни, теперь были выгравированы в ее памяти, как и легенды о Джеке; как и легенды о ней самой и многих других существах.

Отец мой, отец, вот меня он схватил. Лесной царь, я чувствую, мне повредил!

Тита снова ухватилась за ветвь, снова подтянулась, пытаясь выследить бесшумно крадущегося по земле Херна, как он выслеживал ее. Голос ее был холодным и бесстрастным, как тот ветер, что протягивал между ними след из звуков и запахов:

– Отцу стало страшно, он гонит коня, – продолжая, она наконец‐то углядела под вязом мужской силуэт. Держа навесу лук, Херн бесшумно пристраивал на тетиве новую стрелу. – Он мальчика держит, что дышит, стеня. Насилу достиг он двора своего… Ребёнок был мёртв на руках у него.