«Не буди ее, – сказало нечто темное у Франца внутри, будто та часть Немой реки, которой он напился. – Она наконец‐то спит спокойно. Никто больше не предаст ее. Ничто не причинит ей боль. Даже ты. Она в безопасности отныне. Разве ты не этого хотел, когда оставлял ее одну на площади? Разве ты не знал, что случится, когда снова гнался лишь за самим собой?»

– Нет, нет, – забормотал Франц, упрямо качая головой, вытряхивая из нее эти мысли и воду, которая до сих пор гудела в ушах, напоминая шум прибоя. Смирение ощущалось на языке пеплом, будто у него во рту сожгли полынь, и Франц не смог, не захотел его глотать. Вместо этого он выплюнул смирение вместе с лихорадочным шепотом, навис над Лорой, сжал ее в руках и прижал к своей груди. – Лора, Лорочка! Мне надо кое-что тебе сказать. Прости, что оставил снова, прости, что не защитил от Ламмаса. Я не заслуживаю даже того, чтобы сиделкой твоей зваться, не то что другом. Сиделка, сиделка, сиделка… Ну же, почему ты не бесишься, как всегда? Почему не проклинаешь меня и не называешь псом? Открой глаза, пожалуйста, Лора.

Франц легонько встряхнул ее, будто укачивал. Легкая, такая легкая! Невесомая совсем, будто вот-вот окончательно растает, превратится в морскую пену. Платье Лоры, шифоновое, действительно ее напоминало, такую же воздушную, сияющую. Лора была звездой, затухшей в его объятиях. Ледяная на ощупь и фарфоровая. Волосы ее запутались у Франца между пальцев, искусственные крылья сломались о камни в реке и царапали его торчащей проволокой. Туфли с Лоры сорвало течением, и босые костлявые ноги с кольцами жемчужной чешуи вокруг лодыжек лежали на ногах у Франца.

Он усадил Лору к себе на колени и принялся растирать на ней пальцами круги. Сначала растер так живот, затем спину, плечи, будто пытался снова разжечь в ней животворящее тепло. Жаль, не мог передать свое – в нем тепла не было и в помине.

– Эй, рыбка. Давай же, ну! Выныривай ко мне, – шептал Франц, прижавшись подбородком к ее лбу. Он закрыл глаза устало, чувствуя бесплодное жжение в глазах: желание плакать есть, а крови в теле уже нет. Франц даже разрыдаться как следует не может. Ничего не может, кроме как бормотать пустое и бессмысленное, что больше никто, кроме него, не слышит: – Лорочка… Я, кажется, люблю тебя. Я не уверен точно, потому что, если честно, у меня никогда не было девушки, но ты… С тобой мне не хочется думать о самоубийстве. Вместо этого я думаю о том, как не убить тебя, а это, полагаю, уже многое значит, так ведь? Ты нужна мне, Лора. Даже такая противная, как будто у тебя все время месячные. Даже ненакрашенная. Даже с ногами-лапшой и обиженная на меня до конца наших жизней. Любая. Любая Лора мне сгодится. Так что, умоляю тебя, очнись… Очнись… – И он принялся повторять, как заведенный, одно и то же, потому что даже слов у него больше не осталось – только ее имя: – Лора. Лора. Лора…