– «Несу вам радостные вести, друзья мои!» – начал он наконец, подражая возвышенной интонации Титы, но изрядно переигрывая. – «Благой двор отступил от своих притязаний на мой после того, как я съела их Королеву, поэтому теперь в Волшебной стране снова воцарилась блаженная ночь. Несмотря на то, что в прошлом своем письме я выражала сомнения в отношении Херна, он по-прежнему верен мне и так же сладострастен. Каждый месяц, когда он возвращается с Охоты, он берет меня на троне»… Г-хм, пожалуй, следующий абзац я пропущу, здесь слишком много практических разъяснений, что означает «сладострастен». – Франц потер костяшкой пальца нос и сразу перешел к концу письма (видимо, тот абзац был очень большим). – «Благодаря Херну две тысячи наших детей сыты и довольны. Я более не имею никаких угодий в людском мире, наше пропитание – новые охотники…» Подождите, две тысячи детей?! – Франц опять отвлекся и глянул на Лору, округлившую глаза точно так же, как и он. – Знаете, я ведь все забывал у нее спросить, а как именно она их родила? В смысле они же такие маленькие, прямо как бабочки или вроде того… Они что, тоже все вылазили у нее из… Нет. Пожалуй, я не хочу знать.

Франц отложил письмо на стол, негласно передавая эстафету Джеку, и тот забрал листок, пока Лора судорожно допивала остывший чай, немного позеленев в тон своему шарфу, туго обвязанному вокруг шеи. Прочитанное и впрямь волновало воображение, но это было не то волнение, которое хотелось бы испытывать за едой. Франц тоже поспешил сделать глоток, словно кровь, которую он тайком пронес с собой во фляжке и подлил в кофе, могла смыть тошнотворные фантазии. Глаза, светло-красные, вскоре вновь стали вишневыми.

– «Неблагой двор мне отныне мил, но сердце мое все еще о цветочной лавке бьется и тоскует», – продолжил читать вместо него Джек. Он был уверен, что расправится с письмом в два счета, в отличие от него, – в конце концов, маленькие феи, просачивающиеся через расколы в лей-линиях, приносили их исправно каждый месяц – но тоже запнулся через пару предложений: – «Мы нагрянем первого ноября, когда туманы Самайна улягутся. Правда, ненадолго, ибо тяжелое бремя я теперь ношу – дитя. Это вторая радостная весть. На этот раз дитя, кажется, одно, но это неточно. Херн зовет его «олененком». Я непременно познакомлю вас. Может быть, в Самайнтауне он как раз решит явить себя на свет…»

– Пресвятая Осень, упаси! – воскликнул Франц, заслышав это, и принялся судорожно рыскать по карманам, очевидно, ища ручку или карандаш. – Давайте скорее напишем ей ответ, чтоб не приходила. Я не готов это увидеть!