– Илла, избавься от него. Продай мне это животное! – уже у города обратился к советнику Абесибо. – Как только он окажется у воды, оттуда незамедлительно появятся кобылы!

– Да, знаю. Однако в моем дворе нет пруда, – ответил Илла.

– Колодец.

– Слишком глубокий, узкий. Если надо, завалим камнями.

– Он опасен, Илла. К тому же этот скот посмел поднять на меня руку. Я имею полное право купить его и наказать согласно законам Элейгии!

– При всем моем уважении к тебе, Абесибо, мой статус неприкосновенности распространяется и на мое имущество, в которое входит этот невольник. Будь спокоен, он сполна получит за содеянное и будет приписан к уличным рабам.

– Одна ошибка, и твоя жизнь, Илла, бесценная для Элейгии, угаснет! – не унимался Абесибо. – Я предлагаю тебе пятнадцать тысяч! За такую цену можно купить тысячи крепких северян… высоких, с синими глазами, черными волосами и…

– Абесибо…

Архимаг замолк и натянуто улыбнулся ртом, в котором недоставало нескольких зубов. Потом обернулся к едущему посреди поредевшей охраны узнику и улыбнулся еще раз, намного жестче.

* * *

Невидящими глазами Юлиан смотрел сквозь поля, сквозь крепостные стены, сквозь Мастеровой район и, наконец, сквозь Золотой город.

Единственным шансом для него оставался побег.

Встретил его все тот же мрачный барак для рабов. Вокруг ног снова легли оковы-кандалы, грязное платье с треском сорвали, а оставшуюся целую руку подтянули цепями к стопам.

По крыше барака размеренно стучал дождь. Юлиан сидел в одиночестве, сгорбившись и прижимая к себе окровавленный обрубок, и дрожал от нахлынувших потерянности, ненависти и пустоты. Чуть позже в маленький барак, смердящий болью и смертью, вошли несколько вампиров: двое в металле, а третий в легкой льняной накидке через плечо. Последний, низкий и тощий, с мерзопакостной улыбочкой, пригладил редеющие на макушке мокрые волосы и не менее мерзопакостным голосом произнес:

– Ну, скотина, добро пожаловать. Иль как там надо приветствовать, а? Меня зовут Туй, всю твою никчемную жизнь я буду тебе за матушку и батюшку. Можешь меня так и звать – папой, сосунок!

Криво ухмыльнувшись, надсмотрщик Туй обошел безмолвного раба по дуге, намеренно медленным движением снял с бедра плетку из нескольких ремней с кожаными узлами на концах. Продолжая разглядывать свои грязные ноги в объятиях металла, Юлиан сжал зубы и приготовился. Вскоре из барака донеслись крики боли, вторящие свистящим ударам, разрывающим кожу.

Слушая ночью шум весеннего и бурного ливня, Юлиан лежал в луже собственной крови на боку, прикованный цепями, и сквозь пульсирующую боль размышлял, почему Вицеллий не раскрыл его сущность. Думал он и том, почему Илла Ралмантон не продал его за такую огромную сумму. О, конечно, он подозревал о причине столь собственнического отношения советника. И помнил, как часто забилось сердце Иллы после слов узника, что ему тридцать лет и его мать – Филиссия… Но Юлиану было глубоко плевать на связывающее Иллу и Вицеллия темное прошлое: он хотел как можно скорее покинуть Элегиар, который встретил его смертью, унижениями и тайнами.