– Тулатан пришла ко мне в ночи, – сказал Кирал. – Она предложила мне… нам способ остановить кровопролитие. Если мы придем к ней, она подарит нам не только мир в Шарахае, но всю пустыню. До скончания веков, пока мы не устанем от ее янтарных дюн.

– И какова цена? – спросил тогда Ихсан.

– Один из нас, – ответил Кирал.

– Один из нас и его племя, – поправил Ихсан. Кирал кивнул в ответ, будто не мог даже произнести этого вслух.

Слова Ихсана пронеслись по комнате ледяным вихрем. Всем было ясно, кого именно хочет отдать Кирал.

Племя Малахед, Избранников Ири. Родичей Абдул-Азима.

Некоторые Короли согласились быстро: сперва Шукру, за ним Кулашан и Месут. Потом Юсам, Бешир, Азад. До последнего колебались лишь Ихсан, Онур, Кагиль и Хусамеддин. Если б только Ихсан воспротивился раньше!

Все смотрели на Хусамеддина, зная, что его слово решающее. Он всегда был расчетливым человеком, взвешивающим все за и против, прежде чем принять решение. Ихсан мог бы догадаться, каким будет его ответ. Должен был пойти против Кирала… Но стоило Хусамеддину кивнуть, как все было кончено.

В конце концов все они согласились. Ихсан молился, чтобы слова Кирала оказались выдумкой для поднятия боевого духа.

Но это была не выдумка. В ночь полнолуния Кирал воззвал к богам с вершины Таурията, и боги пришли. Сперва среброглазая Тулатан, за ней золотая Рия, ее сестра. За ними Гожэн, бьющий хвостами, Тааш, Йеринде и Бакхи.

Высший суд.

– Дайте нам силы отвратить неверных от стен Шарахая, – молил их Кирал. – Дайте нам могущество дойти до края пустыни, до самых гор!

А когда боги потребовали крови, на кого они могли указать, если не на тринадцатое племя? На кого, если не на тех, кто пришел в Шарахай последними и сохранил тесные узы с пустыней? На кого, если не на тех, кто спорил с Киралом, постоянно оспаривал его власть?

Ихсан струсил. Все, что он мог, – смотреть, как боги творят свое темное колдовство.

Он пытался оградить от этого Ферру, но после Бет Иман она впала в черную тоску и однажды ночью вскрыла вены, сидя на троне Ихсана.

Он вошел тогда в зал один, не пустил даже жену, мать Ферры. Не смог бы смотреть в глаза дочери при других.

Все вернулось, стоило Найян прижать его руку к животу.

– Ребенок, – сказал он, поглаживая ее живот в лучах восходящего солнца.

– Ребенок, – эхом откликнулась она. Ихсан уже знал, что это будет девочка, – как иначе? И знал, что не навредит ей, как навредил Ферре.

– Солнце и звезды засияют ярче, когда она родится.