– Мне снилась женщина в пустыне.

– Айянеш?

Чеду пробрало дрожью. Ей хотелось, чтобы он замолчал и не упоминал мамино имя, но в глубине души она была рада поделиться им, чтобы не только они с Эмре знали про Айянеш Аллад'аву. – Да. Моя мама. – Чеда села, прижавшись спиной к полкам, отделявшим кухоньку от большой комнаты. – Друзья звали ее Айей.

Рамад скрестил ноги – Чеда видела, как каимирцы садятся так во время молитвы.

– Ты просила ее не уходить, – помедлив, сказал он.

Чеда представила Айю, подвешенную за щиколотки, и сглотнула. Увидеть ее так живо, пусть и во сне – бесспорно, это дар богов. Но вместе с воспоминаниями о живой маме пришли воспоминания о маме мертвой, и бороться с этим горем снова оказалось труднее, чем думала Чеда.

– Мама умерла, когда я была еще маленькой.

– Понимаю.

– Нет, не понимаешь, – ответила она грубее, чем хотела.

– Нет. Конечно, нет. – Чеда хотела извиниться, но не стала. К счастью, Рамад сам прервал неловкое молчание. – Что случилось? – спросил он, кивнув на ее забинтованную руку.

Боль стала слабее – гораздо слабее, чем прежде.

Чеда размотала бинты, ей интересно было вновь увидеть рану и странные татуировки вокруг. След от укола превратился в неглубокий белый шрам.

– Поцелуй адишары, – сказала она, протянув руку Рамаду. В полутьме татуировки, окружающие шрам и едва доходящие до ногтя, стали еще красивее. Завораживали. Чеда вновь отыскала среди извивов адишары слова Заидэ: «Потерянное обретено», «Бич неверных». Важные слова. Сколько разных смыслов можно в них вложить… Она дала себе обещание однажды спросить у Заидэ, о чем они, но делать это стоило с осторожностью.

Рамад удивленно поднял брови, глядя то на ее запястье, то на платье. Наконец картинка сложилась в его голове.

– Это Девы тебя исцелили? – Чеда кивнула. – И что, взяли да отпустили?

– Я бы так не сказала.

– А как бы ты сказала?

– Они возьмут меня к себе.

Рамад нахмурился и кивнул на ее запястье.

– Из-за этого?