Они стащили с лиц шарфы, явно собираясь тут остановиться, но замерли, заметив Эмре. Одна из девчонок вышла вперед.

– Это наше место.

Она и парень, маячивший позади нее, были Эмре почти ровесники.

– Сегодня не ваше.

Подошли остальные. Выражения их лиц не обещали ничего хорошего.

– Ты ее слышал. Проваливай.

Эмре спокойно вынул нож, взглянул девчонке в глаза. Он знал, что увидит. Фальшивый гонор. Шесть лет он сам смотрел на мир точно так же. Но все меняется, и он изменился. Как? Он не понимал до конца, но точно знал, что это правда.

В глубине души он надеялся, что они нападут, и можно будет выпустить хоть малую часть гнева, копившегося годами. Но девчонка что-то разглядела в его глазах – может, узнала нечто, в чем боялась признаться себе – и отвернулась.

– Пошли лучше пожрем, – бросила она дружкам, и вскоре они скрылись в облаке песка. Эмре снова остался один. Но ненадолго.

Новый силуэт появился среди бури: мужчина с раздвоенной бородой, закрывавший лицо шарфом. Заметив Эмре, он опустил шарф, и тот радостно захлопал на поднимающемся ветру, будто пытаясь улететь.

Подойдя, Масид кивнул Эмре, понимающе улыбнулся и сел рядом. Какое-то время они молча смотрели на реку, пока он не сказал вдруг:

– В детстве я любил это место.

Эмре удивленно уставился на него.

– Я думал, ты вырос в пустыне.

– Так и было, но отец иногда привозил меня в Шарахай.

– Зачем?

– Что зачем?

– Зачем он приезжал в Шарахай?

Масид пожал плечами – неожиданно мальчишеский жест для такого величественного мужчины.

– По многим причинам. Он говорил мне, что ненавидит Шарахай, что спалил бы этот город дотла, если б мог. Но Шарахай поражает. Он находит, чем привлечь каждого. Думаю, отец приезжал сюда специально, чтобы прикоснуться к тому, что ненавидит. Все равно что постоянно трогать языком ранку во рту. – Ветер завыл, как потерянная душа, пытающаяся поведать о своем горе безразличному миру. – Зачем ты меня сюда позвал, Эмре?