И снова комната отразилась в нем, освещенная фонарем: все было видно, только мое лицо скрывала тень.

Боги, пожалуйста, пусть у меня получится!

С этой короткой молитвой я грохнула об пол зажатый в руке пузырек. И выплеснула все, что имела, каждую каплю сохранившейся во мне магии, все свое отчаяние, все осколки силы, увеличенные этими волшебными чернилами, – все, все, все я вложила в последние линии стратаграммы.

Краем глаза я видела, как мое отражение устремилось к стеклу.

Отданная магия рванула меня болью – всю хранившуюся в чернилах силу я вбила в одну-единственную стратаграмму.

В одно заклинание, которое разбило все стекла в доме – все зеркала и окна разом.

Грохот разорвал воздух надвое.

Рубаха облепила мое потное тело. Голова шла кругом. Упав на четвереньки, я поползла к зеркалу. Осколки стекла впивались в руки – зеркального стекла и оконного, они все перемешались на полу.

Две костлявые, распадающиеся ладони удержались за края зеркальной рамы, словно хотели вытянуть себя из нее, но теперь они висели в пустоте.

– Ну, ты даешь!

Я оглянулась. Макс привалился к дверному косяку, вторые веки закрыты, голубые глаза смотрят спокойно и устало. Ран не видно, но заметно, что выжат до капли. Мне попались на глаза его ладони. Черные.

Я поднялась на ноги:

– Надо уходить. Не знаю, убито оно или…

Голос мой заглушили странные звуки. Началось тихо, но становилось все громче и громче.

Ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш…

Мы дружно оглянулись на выбитое окно – как раз когда в отверстие хлынули птицы.

Брань Макса утонула в шуме крыльев, в оглушительном, накатившем волной шелесте. Оба мы приготовились защищаться, но птицы обогнули нас, пролетели мимо, сквозь спальню, в коридор, и скрылись за другим окном.

Шум понемногу затих.

Когда я снова открыла глаза, Макс смотрел на мои руки:

– Что это?