Мы медленно обошли комнату вдоль стен. Потом прошли по коридору. Макс держался впереди, его голая спина блестела в отблесках огня. Острием клинка он толкнул дверь в спальню, подняв палец, оживил фонари. Их свет открыл лишь смятые одеяла на пустой кровати и переполненные книжные полки.

Ни движения. Ни звука.

Макс подозрительно вгляделся в груду постельного белья, пошевелил ее клинком. А я обернулась к темной деревянной конторке, заваленной бумагами. Над ней висело высокое зеркало. Оно, как многое в доме Макса, видало лучшие дни в большом величественном здании и в нашей тесной хижине смотрелось довольно смешно.

Я видела в нем отражение комнаты, и мигающие огоньки, и спину раздвигавшего занавески Макса. И конечно, себя.

Но… что-то было не так.

Я сперва не поняла что. Потом сообразила: мое отражение было одето тенью, будто я загораживала собой свет.

Но освещена была вся комната.

– Макс, – шепнула я, вцепившись в рукоять Иль Сахая.

Его отражение обернулось и встало у меня за плечом. А мое шагнуло вперед, прижало пальцы к стеклу, хотя лицо все еще терялось в тени.

Только я-то не двигалась с места.

– Это… – начала я.

Оно рванулось.

Не помню, как я оказалась на полу. Тварь насела на меня – неосязаемая, но притом такая тяжелая, что я задыхалась под ее тяжестью. Лицо надо мной было никаким и в то же время моим. Я чувствовала, как она роется в моем мозгу, перебирает воспоминания, как кучу костей. Мелькнуло лицо Серела. Макса. Моей матери. Обезображенное лицо Воса.

Я разинула рот, но заговорить не сумела. Из меня высасывали всё до капли. Вытягивали жизнь, жизненную силу.

Я сопротивлялась, я пыталась ткнуть в него Иль Сахаем, но сознание угасало. Где-то в затянувшемся дымкой мире Макс отчаянно пытался оттащить его от меня. Кровь – если это была кровь – лилась на меня дождем и жгла, жгла, жгла.

И вдруг стало ослепительно-светло.

Тварь выпустила меня.

И я увидела огненного Макса – вторые веки распахнуты во всю ширь, за ними остро чернеют глаза.

Тварь отвлеклась на нового противника.