Воздух гудит. Там, на заднем плане, бушует скандал, но воздух гудит, будто вибрируют сами стены, и пол, и колонны, и ступени… Тонкая дрожь сообщается живым телам: солдатам, что волокут меня через западный притвор, и мне самой. Люди ничего не замечают, но я чую, чую…

Эрайн?

Пусто.

– Сюда.

Свежий воздух. Колокола молчат, слышу, как галдят вороны на крышах. Здесь, снаружи, вибрация еще сильнее. Откуда-то из глубин всплывают, накатывают черные, помрачающие сознание волны. Почему люди не чувствуют?

– Филк, Дятел, быстро за лошадьми! – командует Кадор.

– Господин Диринг! Что это?

Солдаты останавливаются.

– Никак трясет малехо?

– Господи Милосердный!

Тот, кто тащит меня за ноги, разжимает руки, и я плюхаюсь задом на ступени.

– Черт косола… – другой солдат затыкается на полуслове и роняет меня окончательно.

– Господи, спаси, помилуй…

Земная твердь сотрясается нутряным скорбным гулом. Каменные плиты подо мной колотит от напряжения. Кое-как переваливаюсь на бок, чтобы видеть двор и столпившихся во дворе людей.

– Смотрите!

– Божечки, святые заступники, что деется!

По толпе прокатывается паника. Люди, толкаясь, разбегаются от центра, вернее, их разметывает, словно мусор, к ограде и крыльцу. Брусчатка в центре двора идет рябью, как вода в полынье, и вдруг вздувается горбом. Горб растет на глазах, калеными орешками с раскаленной сковороды во все стороны стреляют камни.

– Дьявол! Дьявол из пекла лезет!

Лопается горб, брусчатка осыпается чечевичной крупой вперемешку с осколками влажной почвы, и из земли вылупляется, выдвигается, как рождающаяся скала, тупорылая змеиная башка.

Башка дергается, бодает рылом воздух, со страшным скрежетом выволакивая на свободу тяжелый железный гребень. Я вижу черный стеклянный глаз в морщинистом веке, складки чешуйчатой плоти и узкие ноздри на широком носу.