– Ты же кричала – не надо, – выдавил я.

Она слабо сжала мою руку. Под глазами темнели круги. Как же она устала от всего этого, как обессилела.

Дьюи мертв. Ей никогда больше не придется зачаровывать его.

Но Триста…

Роджер зажал руками рану на ее груди. Только бы не в сердце, боже мой, только бы не в сердце… Если у Бога есть некая система подсчета баллов, я готов вложить всё, что заработал за двенадцать лет, проведенных в монастырском приюте. Я убил человека, и если Господь в наказание заберет Тристу…

– Что с ней? – закричала Колетт. Она обшаривала темную, окровавленную одежду Тристы, отыскивая рану.

– Не сейчас, – прошептала Лакс.

Я снова сжал ей руку, но она не ответила.

Оттолкнув меня с дороги, ворвалась Элен Страттори. Рука Тристы выпала из моей, и Элен, укоризненно вздохнув, принялась осматривать пулевое отверстие. Как будто Триста сама была виновата в том, что в нее стреляли.

И кто? Ее родной брат.

Которого я убил.

Вольф сжал плечо Роджера:

– Публика ждет объявления победителя. Я должен вернуться туда.

– Но он же мертв! – крикнул кто-то.

– Думаешь, я не знаю? – огрызнулся Вольф. – Всем выйти на поклон! Кланяйтесь как можно дольше, продержитесь хотя бы минуту, пока я не придумаю, как нам выиграть время. Может, выступим на бис.

Колетт протянула к нему свои окровавленные руки:

– Шутишь, что ли?

– Если зрители о чем-нибудь догадаются, считай, что мы покойники. Иди, милая. Ей уже ничем не поможешь.

Колетт не сдвинулась с места. Элен Страттори разорвала рубашку Тристы и провела рукой над раной.

Роджер крепче прижал Тристу к себе: