Я ласково погладил ее по щеке, и Лакс улыбнулась – расслабленно, мягко. Ушла вся боль, исчезли маски напускной храбрости и безразличия. Ее работа была окончена.

И теперь наконец начиналась настоящая жизнь.

За занавесом пророкотал голос Вольфа:

– Как насчет еще одной песни в честь нашего кандидата?

Публика радостно взревела.

Из-за боковых декораций выглянула Нана и неуверенно спросила:

– Лакс! Можешь выйти?

Я сжал ее руку, подбадривая. Какое бы решение Лакс ни приняла, я заставлю Нану смириться с ним.

Лакс не шелохнулась.

– Лакс! – Я нежно коснулся ее лица. Но Сверкающий Рубин Ревеллей был бледен как полотно.

Как пепел. Как смерть.

Я слегка встряхнул ее за плечи:

– Лакс!

Она не откликнулась.

– Приведите сюда доктора Страттори! – заорал я.

Нана бросила на внучку один-единственный взгляд и отшатнулась.

– Скорее!

Наконец она торопливо ушла.

Нетерпеливая публика принялась скандировать:

– Дью-и! Дью-и!