– Что с их тростями? – Аконит помнил трость Мортимера, с которой тот не расставался, и похожую у Флетчера. И когда последний пользовался тростью, Аконит чувствовал, как его энергия ослабевает, он едва мог слышать Голоса.

– Они пользуются ими, как оружием против кирпичей. Это артефакты с философскими камнями, которые могут забирать силу кирпичей на время. И еще… Еще я помню, что у учителя и ученика были трости с одинаковыми набалдашниками. У Мортимера – кошачий череп, а у того, другого… – 8663 вдруг замолчал, а затем испуганно посмотрел на Аконита: – Кажется, он сын господина. Потому что говорил не «господин», а «отец»! Он говорил с Мортимером. И у него есть трость, тоже есть такая трость, хотя он не был учеником…

– Какой у него набалдашник?

– Лев, как на его гербе… Гербе господина… – пробормотал 8663, глаза его вдруг остекленели. – Эм? Это ты?

Аконит вздрогнул, оглянулся, но Эммы не видел.

– Это все Дурман, это он, не я, Эм!

Аконит не знал, что происходит. Что происходит с Местом. Туман стал плотнее, а Голоса что-то заунывно тянули.

– 8663, что ты видишь?

Но тот вдруг подскочил и помчался в туман. Аконит ругнулся и побежал следом, но очередная вспышка вонзилась в голову острой болью.

– Давай, frère! Возвращайся!

Последнее, что успел заметить Аконит – чьи-то высокие фигуры, сотканные из тени. Он распахнул глаза, тяжело дыша. Рие стоял над ним, держа его лицо и заглядывая в него ярко сияющими зрачками.

– Ну слава Маан-Маан[32]!

– Что случилось? – хрипло спросил Аконит, растирая лоб.

– Дурман умер. Не знаю, что произошло. Он просто умер.

Аконит удивленно посмотрел в застывшее лицо Дурмана, на котором отпечаталась маска из страха и… печали. Второе, видимо, принадлежало мальчику, который всегда оставался тем же 8663.

– Что-нибудь выяснил? – Рие разорвал веревки, равнодушно глядя, как тело Дурмана падает в пыль.

– Кое-что. Мы все ближе к их господину.

* * *

Кора открыла глаза. Ей казалось, она моргнула, но тело отдохнуло, и последствий алкоголя не ощущалось. Зато последствия вчерашнего, бесконечно длинного дня напомнили о себе тревожным чувством, скручивающимся в тугой узел где-то под ребрами. Переживаний добавляло еще то, что Кора должна была дать показания.

Она с трудом находила в себе силы рассказывать о произошедшем. Максимилиан был терпеливым и понимающим слушателем. Кора была рада, что именно он задает вопросы, а не Мортимер, который стоял у окна. Кора надеялась, что остатки совести не оставят его. Надежда оправдалась, ибо перед выходом Чейз задержался. Он оглянулся, и Кора могла поклясться, что увидела раскаяние, которое, впрочем, быстро скрылось за привычной пеленой равнодушия.