Тандаджи сложил пальцы домиком и смотрел на него с таким одобрением, будто бы это не он был учеником Игоря, а совсем наоборот.

Стрелковский перешел штатным телепортом до Лесовины. Там полковника уже ждал телепортист, перенесший его в самое ближайшее к дому Люджины поселение, где смогли добыть листолет. Игорь поднялся на борт двухместного полицейского аппарата, похожего на небольшое вытянутое яйцо с острым носом – если смотреть снизу, то формой листолет очень напоминал древесный, липовый лист, – и бодрый водитель, выжимая по максимуму, понес пассажира над заснеженными тихими лесами Севера, над плоскими льдами белых озер и над редкими, разбросанными по территории огнями хуторов и деревень. Хорошо, что Люджина жила не в предгорьях, иначе листолетом он бы не добрался.

Летели долго, больше полутора часов – Стрелковский, умеющий спать в любых условиях, прикорнул под глухое бормотание радио и незатейливые песни. В салоне пахло пластиком и совсем немного – маслом и кофе. Звонил Тандаджи: сообщил, что вернулась королева, вызвала его и дополнила информацию о происшествии, кандидатуру Игоря на командование гвардией одобрила, приказала отчитываться каждый день. После звонка полковник снова погрузился в полудрему под убаюкивающий свист листолета.

Свои ошибки, чужая боль – тяжелый груз на совести. Да и нельзя выходить на опасное дело, не закрыв долги. Как бы ни сложился разговор с напарницей, он обязан сделать, чтобы она не держала на него зла. Пусть такого общения, как раньше, больше не будет.

Жаль, что не будет.

Не сказать, чтобы он скучал или тосковал по Дробжек, – после поездки на остров все чувства у него стали приглушенными, ушли резкость и острота, и Игорь, привыкший тащить в себе неподъемную тяжесть, словно лишился части души. Но дом его снова казался пустым. Оказывается, он привык к знанию, что напарница где-то рядом, что вечером они, если он не задерживается на работе, обязательно поговорят за ужином. Не хватало ее спокойствия и ясности мысли, мнений, которые она высказывала и которые могли подтолкнуть его к решению; периодически прорывающейся и удивляющей его иронии и упорства. Как-то увереннее он стал держаться на земле, пока напарница была с ним, словно именно она удерживала его в мире.

Да уж, Игорь Иванович, Игорь Иванович. Что бы ни было, Люджина – женщина и боевой товарищ. А ты и женщину обидел, и товарища ударил. Натворил ты дел. И, главное, как за это извиняться? Что сказать?

После бурной ночи на Маль-Серене в душе что-то надломилось. Любовь все еще была с ним, как и тоска, но окунуться в нее так же безоглядно, как это случалось раньше, не получалось. И полковник остро чувствовал эту потерю и пустоту внутри. То, что столько лет составляло смысл его жизни, разбилось, разлетелось осколками. Теперь воспоминания о королеве неизбежно тянули за собой и другие, недавние, горячие и злые, заглушались голосом совести. И никак ему было не вернуть равновесие.