- Держись, - пробормотал Джим, переворачивая записку, поднося ее к носу и пытаясь уловить какой-нибудь аромат. – И что это такое – «наша цель»? Или я узнаю об этом на месте? И что значит –«Там мы встретимся, ног ты не будешь знать, что я – это я»? Будет ли это нажатием «большой красной кнопки»? И что все-таки было заложено в меня и Эмили самой Кэрол? На чем мы созданы? Что такое – «ваша суть»?

Вновь усевшись за стол у окна, Джим поймал себя на мысли, что ему очень не хватает Себастьяна и Мии, и что он давно уже не чувствует себя директором детективного агентства. Сейчас он скорее всего напоминал сам себе незадачливого агента секретной службы, очнувшегося после частичной амнезии, который пытается вспомнить полученное задание и задумывается о том, не стоит ли ему послать своих работодателей куда подальше?

- Куда подальше? – спросил сам себя Джим, выдвинул ящик стола, с содержанием которого успел ознакомиться час назад, и выложил на стол пепельницу, зажигалку, ножницы и скотч. Через минуту обе записки обратились в пепел, а на фотографии Эмили остались приклеенные к ней с обратной стороны портрет мальчишки и вырезанная из первой записки фраза Эмили – «Помоги мне, Джим. Эмили».

Сжечь ее он не смог.

Затем Джим открыл свой чемодан и еще раз проверил все, уложенное туда Оле. Собрал карабин и спрятал его под матрас. Нацепил под одежду изящные доспехи от Гефеста, вложил в кобуру пистолет, проверил пояс и ножны, присоединил к мечу жезл и туда же сунул фотографию, посетовав, что не догадался сделать это раньше, можно было бы и не сжигать записки. Сложил все, что могло пригодиться при необходимости покинуть поезд, в эльфийскую сумку. Надел на руку миноискатель. Покрутился перед зеркалом, но не перед овальным бронзовым, под которым нашел записку, а перед большим, что было размещено на двери. Решил, что выглядит как идиот, прошел в ванную комнату и с некоторым трудом, но прилепил на глаза линзы, старательно поморгал. Да, даже без привычки эти линзы были почти неощутимы, а если посмотреть в зеркало?

Из зеркала на Джима смотрел незнакомец. Нет, все было на месте – и овал лица, и разрез глаз – да вообще все осталось на своих местах, но странные белесые зрачки как будто вносили в облик что-то невозможное, отменяющее суть существа Джима окончательно и бесповоротно. Он стал ужасен. Поежившись, Джим надел очки и с удивлением почувствовал, что в линзах он видит через черные очки так, как будто черных очков вовсе нет.

Джим посмотрел на часы, что были закреплены над дверью, и понял, что пора идти на обед, но решил, что не пойдет. Причем, он не собирался что-то обдумывать или рассчитывать. Ему все еще была нужна пауза, перерыв, тайм-аут, антракт. Он собирался сесть у окна и тупо смотреть на пробегающие за ним пейзажи, тем более, что среди них стали появляться не только деревья, но и луга, как он знал из рекламных брошюр, которых было полно на столе, и которые он успел пролистать – предвестники скорых степей. И он просидел так часа три или четыре, отмечая, что за все это время не увидел не только ни единого жилья или чего-то вроде того, но даже ни единой тропки или дороги. Пребывание человека в этих местах явно ограничивалось полотном железной дороги и гудком тянувшего за собой состав паровоза.