Я напрягаюсь.

– Живым легко так говорить.

– Для живых нет ничего легкого, – возражает Люциан. – Мы должны помнить.

Его тон несколько смягчается. Насколько вообще может смягчиться глубокий баритон.

– Мы всегда будем помнить, – объявляет Селестра достаточно громко, чтобы это прозвучало как приказ всему миру и двум армиям, которые до сих пор толпятся вокруг. – Мы будем вечно помнить этот день и каждого погибшего.

Мои плечи расслабляются, вся тяжесть мира исчезает.

– Что нам теперь делать? – спрашиваю я. – Больше не осталось врагов, с которыми нужно сражаться.

– Враги повсюду, – не соглашается Люциан.

Настоящий воин.

– Но об этом позже. Пора начинать, – говорит он.

Селестра стонет.

– Я думала, мы только что закончили.

– Мы должны начать новый порядок, – поясняет Люциан.

Взгляд Селестры ужесточается, а брови сурово сходятся на переносице.

– Мы не будем отдавать приказы, – протестует она. – Их время прошло.

– Новый уклад мира, – поправляется Люциан.

Он указывает на солдат, которые неуверенно смотрят на нас, ожидая речей или приказов. Теперь, когда оба их лидера мертвы, они глядят на нас так, будто мы можем дать хоть какую-то уверенность в завтрашнем дне.

Люциан делает шаг вперед и прочищает горло.

– Люциан… – начинает Селестра, но резко выдыхает, потому что он обращается к толпе воинов Полемистеса и солдатам Последней Армии.

Они жадно наблюдают за ним, ожидая услышать новый план будущего.