— Я? — И снова невинный взгляд, хлопающие ресницы. — Я и есть ребёнок, Киоко-хэика. — И такой жалобный голос, что хочется верить. Только ками не обманешь — тьма поглотила эту ки без остатка.

— Оставь это тело. Сразись со мной.

— Ох, дитя Миямото, чудовище всей империи, — его голос переменился. — Я пришёл сюда, чтобы всё исправить. Ты. — Он перевёл взгляд в сторону Иоши, но тот был слишком занят попытками остановить людей, не убивая их, чтобы обратить на это внимание. — Сколько раз ты будешь возвращаться из мёртвых?

— Сколько потребуется, чтобы избавить мир от тебя, — натужно сказал Иоши, отталкивая от себя взбешённую женщину, которая, по всей видимости, присоединилась, чтобы помочь защитить своё дитя.

— Этот мир обречён. Вы разве не видите? Я победил. — И он засмеялся громко, надрывно. И смеялся, пока голос вновь не стал голосом мальчика. Детским. И это было ещё более жутко.

Киоко обернулась, ища помощи у Иоши, не понимая, как поступать. Тот уже привязывал руки мужчины к туловищу его же разорванным хаори.

— Норико говорит, что изгнать его из тела не выйдет.

— Никак?

— Бакэнэко могли бы, но точно не она одна.

— Вы меня убьёте? — И снова этот жалобный голосок, полный слёз.

— Давай я это сделаю.

Пока он занимался мужчиной, женщина успела подняться с пола и теперь, услышав его слова, бросилась к мальчику.

— Не смейте! — Она заливалась слезами, её раскрасневшееся лицо перекосило от ярости. — Не смейте приближаться к нему! — она не говорила — рычала в отчаянии, обнимая его, словно могла защитить своим телом.

— Это уже не ваш сын, — Киоко старалась говорить спокойно. — Вы ведь знаете это…

Но женщина не слушала её. Она не сводила глаз с Кусанаги.

— Убирайтесь! Убирайтесь вон!

— Мамочка, они хотят сделать мне больно? — рыдал ребёнок. И в эти мгновения сердце Киоко сжималось, она бы даже поверила, что это он, если бы не…

Тогда она почувствовала то, что не хотела бы чувствовать, что хотела бы не знать. Среди всей мёртвой тьмы, жажды холодной, расчётливой мести она ощутила тонкий, едва уловимый аромат белой розы. Он был там. Мальчик никуда не делся, его ками всё так же оставалась в этой ки. Невинный и несчастный, он был жив, но без надежды на спасение.

Плакал действительно он. Мэзэхиро не притворялся. Сейчас — нет. Он прекрасно контролировал ситуацию, а потому позволил мальчику ненадолго завладеть собственной ки.

— Мне страшно. — Он жался к маме, прятался под руку, прижимался лицом к её животу. Он был настоящим, живым, и она ничего не могла с этим сделать.