Я могла бы проклинать себя за то, что была такой близорукой, но даже когда я думаю об этом, беспокойство закрадывается в мой разум. Я поднимаю подозрительный взгляд на лицо Руэна.
— Ты ведь не угрожал ему, чтобы заставить что-нибудь сделать, не так ли?
Лицо Руэна становится ближе, когда он наклоняется. — Я знаю, что ты заботишься о Терре, — говорит он, обдавая теплом дыхания мои щеки. — Я не угрожал мальчику.
— Он… — Я начинаю возражать с тем, что Руэн называет Найла — мальчиком, хотя точно знаю, что он, по крайней мере, моего возраста, если чуть не старше.
— Ты разделила со мной свое тело, но все еще не веришь, что я не причиню вреда смертному? — Спрашивает Руэн.
Я закрываю рот. Все веселье моментально умирает. — Итак, мы говорим об этом, — говорю я, чувствуя, будто эти слова царапают глотку, проходя через осколки стекла.
Он наклоняет голову набок, не сводя с меня пристального взгляда. — У нас не было времени обсудить это. — Когда я ничего не говорю, Руэн отпускает мои бедра и выпрямляется. — Тебе нечего сказать?
— Ты не задал вопроса, — напоминаю я ему, делая шаг назад.
— Надеюсь, ты не собираешься сказать мне то же самое, что сказала Теосу, — что это ничего не значило.
Я вздрагиваю. — Он тебе сказал?
Руэн приподнимает тонко очерченную бровь. — У нас с братьями редко бывают секреты друг от друга, и уж точно не тогда, когда мы все спали с одной женщиной.
Инстинкт заставляет меня скрестить руки на груди, как будто это каким-то образом защитит меня от этого разговора. — Я не хотела причинять ему боль, — признаюсь я.
— Очевидно. — Тон Руэна предполагает нечто большее, чем легкий сарказм.
Я хмурюсь. — Мы не дети, Руэн. — Мой голос звучит твердо, несмотря на дискомфорт. — Секс есть секс. Я думаю, ты согласишься со мной, что прямо сейчас нам нужно сосредоточиться на более важных вещах, чем на этих проклятых
— Просто скажи мне кое-что, — говорит Руэн, поднимая руку к ближайшей статуе и проводя подушечкой пальца по её руке. Убрав палец, он оказывается весь покрытый пылью. — Ты задумывалась о последствиях того, что переспишь с нами тремя?
Опуская руки, я отворачиваюсь. — Это смешно…
—