– Спасибо, – сказал он и уплыл, вихляя двумя рыбьими хвостами.

– Прощай, родной, – ответила Зейнеп.

– Н-да, – пробормотал Григорий. – Теперь я точно многое видал.

– И ты прощай, – старуха погладила Хорту. – И тебе спасибо. Устала я.

– Да. Не за что. Пойду. Пожалуй. – Григорий некоторое время пятился, потом развернулся и зашагал прочь.

Им с Хортой многое надо было рассказать Рэне.

Старуха смотрела вслед долго, пока ноги не одеревенели. Нестерпимо захотелось спать. Зейнеп подумала было прилечь прямо здесь, на траву, но поняла, что не может больше пошевелиться. Она глянула вниз, чувствуя, как срастаются две её ноги в одну. Но под юбкой этого не было видно, ткань её цветасто плескалась на ветру.

От спины с треском отделился позвоночник, резким молодым стволом потянулся к небу. Ствол обрастал ветками, ветки обрастали листьями. Мысли Зейнеп уходили, уступали место шелесту, подземному росту, особому слуху. Над старухиным лицом, которое уже вжималось в растущий ствол (разглаживались черты, кожа перенимала рисунок коры), зашумела крона. Последним усилием Зейнеп подняла к ней руки, будто пыталась потрогать новую причёску. На толстых суках, которыми они тут же стали, набухли и лопнули бутоны. Она стояла вся в белом цвету, как в дымке свадебного платья. Несколько минут, и лепестки облетели. Из земли, по жилам, потянуло соки. Соки наливались в небольшие яблоки, и те тяжелели и краснели.

«Ну что ж. Хорошее место, у реки».

Зейнеп улыбнулась и выдохнула последнее дыхание.

11

– То есть Ахвал попытается напасть на Дом Советов с той стороны, чтобы добраться до резервуаров тээм? – Соловей уставился на Столаса.

Ворокот сидел на подоконнике:

– Для этого ему нужен Цабран, тот ведь хозяин Балама. Он и Марту планирует перетащить туда, чтобы уж напасть так напасть.

– Видел я её в действии, сильная девочка. А уж в умелых руках, да двое таких… Н-да. Представляю, как это аукнется здесь.