– Ну это я сам придумал, – гордо сказал он. – Прочёл где-то, что так собак звали, стерегущих… то ли рай, то ли ад. Забыл!

– Ой ли сам, – усомнилась Зейнеп.

– Бабушка, – Григорий поскрёб лысину, – если эта странная… женщина… смогла… расколдовать сына, то что же получается, и дочь Полины Гамаюновой действительно берёзой была? Зря я её сумасшедшей считал?

– Поверил, – улыбнулась старуха. – Наконец. Пора тебе. Уж столько ты видал. Чуешь? Бергсра сына вернула, и всё на места встало. Хоть Соловей зарастил разломы, а оставался неуют маленький, струйка тонкая, что не всё на месте. Когда какое-то существо живое застревает между мирами, тут оно тебе камень, там – человек али марид, ну вот как Соня застряла: по эту сторону берёзкой была, по ту – девочкой стояла, застывшая… Это как нога, которую в закрывающуюся дверь сунули, чтобы не дать ей захлопнуться, разумеешь? Щель вокруг этих камней оставалась. А сейчас всё на месте. Даже Медведь – и тот погас. Ушёл навеки его огонь, спокойно теперь стало. А собаки живёхоньки.

Григорий не ответил, но видно было, что он ничего не понимает.

– Чудо, что они тебе Хорту оставили, – добавила старуха. – Их ведь она.

– Их, их, – тут Григорий согласился. – Мне кажется, это она сама так решила. Да, Хорт? – он оглянулся на собаку.

Та улыбалась ему всей своей щенячьей мордой.

– А вот и бочка. Поможешь?

– Давай. Куда ты её, кстати?

– Да к любой ближайшей речке.

– Как тебе удалось так быстро бежать за собаками? Сейчас вон еле ноги переставляешь. – Они даже не заметили, как перешли на «ты».

– Собрала последние силы.

К реке снова шли медленно и молча. На берегу встали.

– Ну а теперь сними крышку да наклони, – попросила старуха.

Григорий послушался. Бледный водяной скользнул в воду, упал на дно и тут же всплыл, посмотрел на них сиреневыми глазами.