Наконец, я опускаюсь на колени.
— Ты всегда будешь с нами, — шепчет Грегор, пока я осторожно опускаю кости в яму. Она неглубокая, да и не нужна большая: нет гниющей плоти, которую могли бы растащить звери.
— Я знаю, розы были её любимыми, но всё, что я смог подобрать и быть уверенным, что приживётся, — это лилия, — говорит Рен с извиняющейся ноткой. — Я подумал, хуже будет, если цветок… ну, вы понимаете.
— Она прекрасна. Арина бы её полюбила, — мне удаётся выдавить сквозь ком в горле. — Она, правда, любила все цветы.
Рен устанавливает растение над её прахом и придерживает, пока мы с Грегором засыпаем землёй. Каждая горсть — приглушённое прощание. Когда мы заканчиваем, Юра подходит с чайником — чай уже остыл — и выливает его на лилию. Земля жадно впитывает влагу, словно торопится утолить её жажду в последний раз.
Тишину прорывает низкая, скорбная нота. Давным-давно я не слышала, чтобы Твино пел. Его голос так же прекрасен, как и мучителен. Глубок, как наша скорбь. Возвышен, как всегда была возвышена сама Арина.
Рука Юры скользит в мою, и я сжимаю её крепко. Мы стоим рядом, сердца болят. Одно-единственное прощание. Глубоко внутри меня что-то разжимается. Это не облегчение, нет… далеко от него.
Но гроб больше не пуст. Я закрываю рот рукой, чтобы заглушить вой, склоняю голову и, наконец, позволяю себе плакать.
Глава 43
Мы с Каэлисом почти не говорим на обратном пути в академию. Ночь давит на плечи. Слёзы друзей, слова Бристар, последнее прощание клуба с Ариной… Моя душа и сердце переполнены этим всем, и я не нахожу слов для него. Не успеваю оглянуться, как мы уже в его фойе. Я задерживаюсь у двери в своё крыло. Каэлис слегка покачивается, будто хочет протянуть руку, но одновременно будто сдерживает себя.
— Ты… могу я… — он обрывает обе мысли, тяжело выдыхает и проводит рукой по волосам.
Но я всё равно слышу эти вопросы — так же ясно, как он, наверное, слышит мой ответ, когда я качаю головой:
— Я хочу побыть одна. —
— Да. Понимаю.
И всё же никто из нас не двигается.