Мы добрались за считанные минуты. Хейзел с семьёй жила в скоплении лачуг, которые здесь называли «крысиным гнездом». Дома лепились друг на друга, как груда камней, сложенная наспех: устойчивость — да, эстетика — нет. Бесконечные цветные навесы, окна, двери — заблудиться здесь было проще простого, если не знал дорогу наизусть.

Соседние улицы были забиты взволнованными людьми. Многие хмурились, завидев нас, но одна женщина бросилась ко мне с отчаянием.

— Мой сын! Он… — Лицо её, смуглое, обветренное солнцем и работой, было залито слезами. Узкие глаза подсказали мне, что это, скорее всего, мать Хейзел. Руки у неё так дрожали, что браслеты с бубенцами звенели без умолку. — Ему плохо, я не знаю, что с ним!

Скоро люди вокруг заговорили вразнобой — почти у каждого кто-то внезапно заболел. Ком встал в горле. Я была травницей, я видела болезни и умирающих. В Гальснане мужчины часто погибали от лёгочных заболеваний, вроде туберкулёза — беда, что косила только людей.

Если это одна из тех болезней, которые я знаю, и если у меня будут под рукой нужные травы…

Я взяла женщину за руки, пытаясь остановить дрожь.

— Покажи мне сына. Мне нужно его осмотреть. — Я обернулась к Мэддоксу: — Пожалуйста, узнай, как обстоят дела у остальных.

Если это начало эпидемии…

Дома здесь обычно были овальными, с хорошо утеплёнными стенами, чтобы отражать жар. Пол был усыпан коврами, поверх которых стояли низкие столики и подушки, сшитые вручную. В другой ситуации я бы залюбовалась резными ставнями и настенными узорами, но сейчас молча следовала за женщиной сквозь арку за аркой, пока не оказалась в прохладной и проветриваемой комнате, где находились четверо.

Запах, что встретил нас…

Кровь застыла в жилах.

Хейзел и двое её братьев сгрудились у кровати. Четвёртый брат лежал на ней. Имса — тот самый, что недавно краснел от проделок своей младшей сестры.

Я подошла медленно, контролируя дыхание и каждое движение. Кожа мальчика, обычно бронзовая, теперь отливала зеленью. Под глазами — глубокие тени. На полу у кровати стояло ведро, полное рвоты. И, судя по запаху, удержать он не смог и другие жидкости.

— Когда началось? — спросила я.

Мать села рядом и взяла его за руку — безжизненную, тяжёлую. Мальчик был в лихорадочной полудрёме, ресницы дрожали.

— Часа три назад. Это было как раз в тот момент, когда начали приходить вести о других больных. Имса сказал, что у него горят губы, я дала ему воды, и… — Голос её сорвался, но она заставила себя продолжить: — Через пару минут он начал шататься и жаловался на озноб. А потом… начал рвать, и… Всё развивалось очень быстро.