Его взгляд, до этого непроницаемый, теперь пронзал её насквозь, словно острые клинки. В его глазах что-то мерцало — не гнев, не осуждение, а что-то гораздо более сложное и мучительное: боль, которую он привык скрывать за тысячей масок, и едва уловимые отголоски чего-то, что когда-то было нежностью. Лив невольно потянулась, почти ожидая прикосновения, утешения, понимания. Ей отчаянно нужна была хоть какая-то человеческая реакция от него, способная преодолеть эту бездну, что лежала между ними.

Но вместо этого, Дориан лишь склонил голову, его голос был низким, бархатистым, и совершенно лишённым тепла.

— Ты свободна, Лив, — прошептал он, и эти слова были холоднее самой смерти. — Можешь идти.

Он отступил так же бесшумно, как и приблизился, растворяясь в полумраке, оставив её стоять в опустошении, где только что висела призрачная, хрупкая надежда. Дверь кабинета бесшумно распахнулась, а затем закрылась, оставляя Лив наедине с леденящим эхом его слов.

Время тянулось медленно, вязко, как густой мёд. Лив провела остаток дня в своей спальне. Она не хотела попадаться ему на глаза, не хотела новых столкновений, способных снова разорвать её на части, обнажая нервы. Казалось, каждый шорох за дверью заставлял её вздрагивать, как натянутая струна.

Сгущались сумерки, комната погружалась в синеву, затем в непроглядную тьму. Наконец, когда звёзды уже рассыпались по бархату неба, и дом затих в предвкушении ночи, Лив услышала шаги. Тяжёлые, размеренные, приближающиеся к её двери. Сердце заколотилось, заглушая все звуки, кроме бешеного ритма в собственных ушах. Она затаила дыхание, сжавшись на постели в маленький комок.

Щелчок. Дверь бесшумно открылась. В проёме, в ореоле тусклого света из коридора, появился Дориан. Его чёрная рубашка была расстëгнута на верхние пуговицы, открывая ключицы, рукава закатаны до локтей, обнажая сильные предплечья. В тусклом свете его фигура казалась вырезанной из тени, величественной и пугающей.

Он не сказал ни слова. Лив не могла оторвать глаз, чувствуя, как напряжение натягивается между ними тонкой, звенящей нитью, готовой лопнуть. Он медленно поднял руку, коснулся воротника рубашки, затем движением, полным почти хищной, гипнотической неторопливости, начал расстегивать пуговицы, одну за другой, пока рубашка не распахнулась, обнажая сильную, рельефную грудь. Он скользнул взглядом по её лицу, ни секунды не отрывая глаз, и Лив почувствовала, как её собственное дыхание сбивается, становясь прерывистым, судорожным. Он снял рубашку и небрежно бросил её на кресло. Его движения были плавными, нарочито неторопливыми, и это медленное, будничное действие в полной тишине наполнило комнату невыносимым, почти болезненным предвкушением. Её мозг лихорадочно перебирал варианты: Сорвётся? Будет кричать? Подойдёт? Хочет её? Хочет наказать? Что вообще он собирается сделать?!