– Надо наслать на их корову снаккура, – вслух подумала Диса.

– Что за «снаккур»? – Из тени конюшни вышел Арни, водянистым взглядом провожая старшего брата.

– У Тоуры был такой. Он ворует молоко у коров.

Пока Диса с Арни занимались штопкой и стиркой, она успела рассказать ему о снаккурах, которых на севере еще зовут тильбери. Это противного вида создания, сделанные из ребра покойника, завернутого в овечью шерсть. Кость полагается брать из могилы только в Троицын день и ни днем позже. Потом надо обернуть ее в украденную шерсть и носить между сисек, подкармливая вином, которым дают причаститься. Через три воскресенья снаккур оживет и будет сосать ляжку у «мамки». Арни скорчил рожу, вероятно, представив себе дряблую ляжку Тоуры. Диса расхохоталась:

– А вот представь, мне она показывала свой сосок, откуда пил ее снаккур!

У Дисы это вертлявое создание всегда вызывало отвращение, особенно когда орало тоненьким голосочком под окном: «Маменька, я брюхо набил!». Тоура впускала его через окно и давала сплюнуть все молоко в маслобойку. Порой Дисе казалось, что старуха испытывает к снаккуру какую-то нездоровую привязанность. Когда она заговорила об этом с Сольвейг, та тоже скривилась и призналась, что предпочитает держаться от этой пакости подальше.

– Вот почему я всегда проверяю, не сплевывает ли какая-нибудь женщина вино на причастии, – жизнерадостно заметил Эйрик, подходя к ним и снимая шляпу. – Почему это ты вдруг заговорила о снаккурах?

Диса пожала плечами:

– Подойник опрокинула. Вот и подумала, что, если бы у меня был снаккур, мне бы не пришлось об этом печалиться.

Муж поцеловал ее в висок. От него слегка тянуло брагой.

– Ни о чем не нужно печалиться, душа моя, а о пролитом молоке и подавно. Бьёрн не заявлялся?

Арни открыл было рот, но Диса его перебила:

– Нет. Может, твоя наука пошла ему впрок.

– Будем на это надеяться, – вздохнул Эйрик.

Бьёрн действительно больше не навещал их хутор, а Рагнхильд не показывалась с синяками. Когда Диса ее расспрашивала, невестка божилась, что муж теперь и пальцем ее не трогает, но выглядела при этом задумчиво и печально.

Зато в самую теплую пору осени к ним явился еще один парень проситься к Эйрику в ученики. Одет был просто, пришел пешком, но выглядел упрямым. На закате пастор привел ему лошадь и велел ехать за собой в ночь. Вернулись они с рассветом: Эйрик уставшим, а юноша – белым как полотно и в мокрых штанах. Мужниных штанов на смену Диса ему не дала, но показала, куда повесить портки на просушку, и накормила скиром. Парень ел молча, пряча глаза от стыда, и ушел, едва высохло пятно.