На седьмой день было шествие.

Четыре экипажа: почётный экскорт, друзья семьи, священники и я с родными. Город опустел, все улицы перекрыты. Люди стояли с обеих сторон в молчании, слезах и благоговении. Музыка, похожая на плач, сопровождала кортеж. Хор из кафедрального собора исполнял «День гнева» под орган. Гроб везли медленно, на чёрной платформе, запряжённой шестёркой вороных лошадей, их упряжь была обвита траурными лентами.

На кладбище нас встретил герцог с супругой в окружении многочисленной свиты. Он выступил с речью — про честь, государственную службу, реформы. Я хотела закричать, что он не имеет права. Что Николас хотел быть похороненным в Элдермуре. Что там его род. Там — покой. Но я знала, что он не позволит. Он уже всё решил. Почётное место, центральная аллея, мрамор, статуя во весь рост.

Я поняла тогда: даже после смерти, он не желал дать ему покой там, где Николас хотел. Прах будет заключён в городскую память, не в родовую землю.

— Граф Элдермур заслуживает уважения, пусть люди помнят, кем он был, — сказал герцог.

— Но он не хотел этого, — прошептала я.

Он сделал вид, что не услышал. Возможно, и правда не услышал. А может, просто не посчитал нужным.

Панихида продолжалась больше часа. Молитвы, проповеди, речи. Кто-то снова перечислял его заслуги, кто-то называл его другом, кто-то — братом. Я не слышала ни одного слова. Мне казалось, что сейчас земля под ногами разойдётся, и я упаду в пустоту. Единственным якорем был взгляд Эвана Грэхема. Он стоял чуть позади, и, когда я почти пошатнулась, он шагнул вперёд. Его пальцы коснулись моей спины — короткое прикосновение, едва ощутимое. Но этого хватило, чтобы я осталась на ногах.

Позже мне сказали, что гроб опустили под музыку «Останься со мной», и кто-то становился на колени. Я этого не помню. Я только видела, как земля засыпает крышку. Как исчезает последнее.

Почти всю неделю я существовала в полуобморочном состоянии. Ни на минуту не оставалась одна. Генри, он взял на себя всё. Говорил, распоряжался, решал. Я спала по два часа в сутки. Ела — по приказу.

Мне нельзя оставаться одной. Я это понимаю. Я на грани.

Леди Агата, Фелисити, Элла, миссис Дейвис, даже Грэхем ходили за мной следом. Эдит почти не выходила из комнаты, и Бетси не оставляла её ни на минуту. Я подписывала бумаги, принимала посетителей, отвечала на вопросы, держала лицо. Пыталась не думать о том, как душа разбивается о молчание осиротевшего дома. Но однажды вечером, когда все посторонние ушли, я не выдержала и заплакала. Сорвалась в дрожащей тишине кабинета. Рука коснулась письменного стола… его любимого дерева. Там, где он писал, где мечтал, где трудился.