Ноттэ улыбнулся, поочередно изучая лица слушателей – недоумевающих, сомневающихся или примеряющих сказанное к своему набору догм и воззрений. Абу сердито развел руки.

– Ничего не объяснил по насущному вопросу, но я-то знаю тебя: ответ есть и он рядом! Что делать с чумой? Ты заморочил нас и намеренно отвлек.

– Я не сообщил одного факта, важного и следующего из всего сказанного. Он станет существенен лишь в том случае, если моя доля трудов будет исполнена, – отметил Ноттэ. – Более не смею отнимать ваше время, завтра будет сложный день. До заката разрешится многое, если не все. Это я обещаю.

– Тебе нужна помощь, о самозваное зеркало людских деяний? – гранд приподнял тяжелые веки.

– Мне достаточно той, что уже получена. Дон Хулио – именно тот человек, что требуется для дела. И повторю: не мешайте, дайте свободу действий на ближайшие дни.

– Обещаю исполнить любые просьбы нэрриха Ноттэ, переданные мне, – сообщил герцог. – С тем отбываю, дела не могут ждать: город неспокоен, южане разыскивают цыган, северяне норовят сжечь ростовщиков, гвардия в смятении из-за болезни полковника.

– Я буду молиться за тебя, – серьезно сообщил мирза, поклонился Ноттэ и встал, намереваясь покинуть комнату.

– Очень надеюсь, что именно молитвы Башни окажут нужное действие, – гранд строго урезонил южанина. – Я постараюсь сохранить покой города в той мере, в какой могу.

– Если вам нужны мои люди, сообщите, – негромко закончил прощание граф Парма.

Ноттэ тоже поклонился. Проводил гостей до двери и плотно прикрыл её, вслушиваясь в безветрие большого особняка.

Слуги сидели по своим комнатушкам, стараясь отгородиться от нелюдей и сквозняков закрытыми дверьми: а ну как ночью гости обратятся в бесов и явятся стращать, а то и рвать душу? Старая цыганка шептала обрывки слов, не сплетая их во внятные фразы. Бродил по комнатам Гожо: то ли рассматривал дом, то ли запоминал на будущее, где что лежит из ценностей, удобных к выносу. Энрике молился и щелкал четками. Кортэ ушел в сад и рычал, рубил рапирой стонущий воздух – избавлялся от раздражения, гнал прочь жажду простоты бытия, вымеряемого золотом. Хосе сопел у окна, стараясь рассмотреть стремительные движения вооруженного нэрриха.

Вне стен особняка было тихо, чумная ночь черной кошкой легла на мостовую, предрекая уже своим присутствием беду, и никто не решался выглянуть на улицу…

– Пора, пожалуй, – поторопил себя Ноттэ.

Поднялся по лестнице, жестом позвал Энрике и зашагал к спальне, отведенной для больной плясуньи. Служитель догнал у порога, придержал рукой дверь, не дозволяя прежде времени её распахнуть. Шепотом, в самое ухо, выговорил с бешеным упрямством, памятным и по прежним временам: