Была ещё и другая, тихая ночная жизнь. По отлогим, илистым берегам Линни, куда ещё не дотянулись городские набережные, бродили "грязные жаворонки". В липкой тине, обнажавшейся при отливе, можно было найти медные трубки, осколки угля, гвозди, а то и настоящее сокровище — монетку. Сгорбленные нищие прочёсывали грязь, складывая мусор в дырявые шляпы, чтобы с наступлением утра продать найденное старьёвщику и купить миску картофельной похлёбки. Самыми козырными считались те места, куда сливала отходы фабрика Майерса: в разноцветной, едко пахнувшей струе можно было погреть ноги, заледеневшие от многочасового хождения по илу. Наверху, в полусотне ре над копающимися в грязи бедняками, вершили свою нелёгкую работу мальчишки-трубочисты. Фабричные печи гасили только на ночь, у ребят было всего несколько часов, чтобы забраться в узкие жерла труб и соскоблить жирный слой нагара. И, конечно, тут и там можно было наткнуться на телеги могильщиков, подбиравших по улицам трупы бездомных, пьяниц и собак. Эти также работали в тишине, подобно трубочистам и "грязным жаворонкам". Ни к чему окликать покойников — а ну как кто отзовётся?

Джон брёл по улицам, засунув руки в карманы и высоко подняв воротник плаща. Поначалу он чурался подходить к тавернам, сторонился театрального шума. Выбрав одинокую шлюху под одиноким фонарём, он, стоя в тени, добрые четверть часа подслушивал её мысли. Узнал, что её зовут Трейли, что она больна стыдной болезнью и боится заразить своего парня, потому что парень в таком случае её бросит. Потом уловил ещё чьи-то мысли: о скачках, тупицах в парламенте и начавшемся третьего дня странном зуде в паху. Тут же явился из ближнего переулка тот, кто всё это думал — сутенёр незадачливой Трейли (и по совместительству как раз её парень). Парочка принялась выяснять отношения, Джон поспешил ретироваться и, повернув за угол, наткнулся на весёлую, подпившую кучку студентов, которые искали кабак, где ещё не успели задолжать. В их головах царила мешанина из недоученных лекций, бульварных газет, университетских сплетен, вечного флирта с сокурсницами и надежд на скорое избавление от учёбы. Джон какое-то время крался за ними, расплетая мысленные потоки, стараясь различить, кто что думает и заранее морщась в ожидании мигрени, когда его окатывало хмельными волнами эмоций. Здесь было всё: эйфория, бравада, лёгкая грусть по дому, сожаление о форинах, потраченных на собачьих боях, юношеская безудержная похоть, внезапно вспыхнувшая симпатия к собутыльникам и столь же внезапное, непреодолимое желание спереть на спор дубинку у городского констебля. Но, как ни странно, боль не приходила. Зато всё легче было слушать мысленный, вразнобой звучащий хор, потому что скоро Джон приноровился выделять отдельные голоса и даже слышать всех одновременно, ничего не пропуская.