— И теперь наш фамильный камень безнадежно испорчен… и похоронен здесь… вместе с отцом. Папа не пережил этого… Когда-то камень приносил нашей семье удачу, но теперь…

Меня как будто затягивало в этот танцующий водоворот алых искр. Я уперлась руками в холодный мрамор надгробия и попыталась отвести взгляд от камня, медленно опуская голову. И не смогла… Я уже не слышала, что говорил Джеймс, ничего не видела, кроме багровых сполохов, но еще могла шевелить рукой… Обмылок… в кармане… Гадостный сально-огарочный привкус с лавандовой отдушкой… Пена изо рта… Пузыри… Я жевала и жевала, пока сознание не померкло…

Кто-то шлепал меня по щекам, а потом под нос поднесли вонючую гадость. Я закашлялась и села на постели. Вовремя. Лекарь Дудельман как раз пытался расстегнуть на мне рубашку, чтобы послушать сердце. Я взвизгнула и забилась в угол. У изголовья кровати уже сгрудились домочадцы: встревоженный Рыбальски, мрачная Шарлотта и пара насмерть перепуганных слуг.

— Не бойся, малыш, — засюсюкал со мной лекарь. — Иди сюда, сейчас мы тебя послушаем и…

Я кинула в него подушку и юркнула под кровать, яростно мыча и завывая оттуда. Дудельман пытался выманить меня, но не преуспел. Рыбальски, кряхтя, опустился на колени и тоже стал увещевать меня, постоянно поправляя сползающие с носа очки.

— Сыночек, Лука, выходи, не бойся. Ты нас всех так перепугал…

— Он еще и припадочный, — с горьким удовлетворением изрекла Шарлотта и зашуршала платьем, остановившись рядом с коленопреклоненным мужем. — Оставь его в покое, Джеймс.

— Господи, ну что ты такое говоришь! Через два часа премьера! Нам всем надо быть в театре! Уйдите все! Я сам поговорю с сыном. Пошли вон! Живо! Все!

Нехотя я выползла из-под кровати, дала себя погладить по голове и прижать к сердцу.

— Сыночек, ну что же ты… Ведь сегодня премьера у твоей сестренки. Разве ты не хочешь увидеть Лу? Она будет танцевать для самого императора! Ты только представь…

Я прекрасно все себе представляла. И не менее сильно хотела попасть в театр, чтобы увидеть императора и оценить обстановку, но только не в компании любящего папочки.

— Хочу к п-п-п-плофессолу! П-п-п-плохо!

Я твердила это, как заклинание, раскачиваясь из стороны в сторону и обхватив себя руками за плечи.

— Сынок, зачем он тебе? Чем он тебя так привязал?

— Он п-п-п-помог з-з-за-г-г-г-говолить!

— Научил тебя говорить? Так это он? Надо же… я не знал.

— Х-х-хочу п-п-п-плофессола! Х-х-хочу п-п-п-плофессола! П-п-п-плофессола!

Очевидно, Рыбальски был привычен к детским капризам, потому что быстро сдался.

— Ну хорошо, сынок, не волнуйся. Будет тебе профессор.