А она пусть катится ко всем чертям со своим стремлением найти замену Майлзу!

В результате Василиса превратилась для него в красную тряпку, и стоило ей хоть как-то проявиться в мелочах, напомнить о себе, как он приходил в ярость, тут же с двойным усердием начиная вытравливать ее из себя, выдирать по живому.

Один раз разругался с отцом, когда тот завел разговор про Чу. Хоть этого и не было сказано напрямую, но в завуалированной форме все-таки прозвучало: Барсадов старший явно считал, что Тимур сделал страшную ошибку, упустив такую девушку, как Василиса.

И снова красная пелена перед глазами. Вспылил, вывалил все, что думал по этому поводу — и про Майлза, и про ее поиски замены. Ничего не скрывал, не стесняясь в выражениях, красочно обрисовал картину, пытаясь донести до отца неприглядную правду.

Отец тогда посмотрел на него хмуро, исподлобья и сказал одно единственное слово.

“Дурак”.

Тим психанул и неделю не появлялся дома, предпочитая ночевать у друзей или у Селаны, лишь бы не видеть недовольства и упрека в отцовских глазах, так похожих на его собственные.

Так и шло все безумной чередой, перескакивая с одно на другое, пока однажды проснувшись, не почувствовал, как в мозгу что-то переключилось, перестроилось, прояснилось.

Он уже давно чувствовал, что все, что с ним происходит — это не то. Все, чем он занимался в последнее время — пустое, ненужное. Заменитель нормальной жизни, не более того.

Заменитель жизни для заменителя вкуса. Как символично.

Прежние друзья казались плоскими, ненастоящими. Тимур все четче осознавал, что точек соприкосновения с многими из них уже нет. Три года не прошли даром: они шли одним путем, он другим, все дальше уходя в сторону.

Он уже давно перерос все те глупости, которыми они страдали. Разговоры казались никчемными, гулянки бессмысленными. Все не то. Или он уже не тот? Прежний Тимур исчез, растворился, давным-давно, когда надо было выживать, карабкаться, изо дня в день бороться за свое существование, засунув глубоко в задницу и гордость, и самолюбие, и все остальное. Это безудержное веселье, которое приходилось включать чуть ли не насильно, уже вызывало зубовный скрежет. Не хотелось ничего.

Селана не вызывала ничего, кроме раздражения. В ней не было того огня, гармонично сочетающегося со спокойной задумчивостью, не было человечности. В ней много чего не было.

Даже разговоры с ней казались пустыми, как выеденное яйцо. Какой-то несущественный бред, не находящий отклика в душе и забывающийся уже через несколько минут. Гуляя с ней по улице, держа ее за руку, чувствовал только одно: часть чужого тела, чужую конечность. Вот и все. Никакого трепета, чувства, что обрел недостающую часть самого себя. Все не так, как было с девушкой, которую он искренне считал, что ненавидит… И по которой безумно скучал. Пытался это отрицать, но ни черта не выходило и от этого бесился еще больше.