Еда для шамана стояла отдельно — сплошные фрукты, сыр и трава. Тигр, питающийся травой? Больше бы поверил в козла, жрущего мясо. Я подхватил поднос, кувшин с молоком и отправился в обитель шамана. Сколько там ступеней? Тысяча семьсот? Чушь, подъем я преодолел луча за три, почти не заметив и, не задерживаясь у входа, вошел внутрь, прислушиваясь. Тишина полная и давящая. Ни голосов, ни треска огня, ни шума ветра. Ничего. И Калисто тоже не было. Точнее была, но запах персиков был смазанным и нечетким.

Я огляделся: огромное каменное помещение, потолок уходящий в темноту, скамьи, алтарь с дымящимися на нем травами, небольшой бассейн посредине, пол в странных витиеватых узорах, каких-то письменах. И каменные ниши по всему периметру, из которых на меня сверху вниз взирали пестрые статуи богов и богинь: проклятых и настоящих, была здесь и Ватэр и даже Астрата, которую так ненавидит Кристоф. Холодные и величественные, они смотрели на меня своими пустыми глазами, губы кривились в улыбках, тени делали их похожими на бесформенных, грубых големов.

Не страшно. Не величественно. Трепетать меня они не заставили, не вдохновила как-то их напускная надменность. Я позволил себе легкую усмешку.

— Меня они тоже не впечатляют, — голос, раздавшийся сбоку, заставил повернуть голову. Там, в дверном проеме, застыл Гришем. Высокий, широкоплечий, красноволосый, в каком-то подобии то ли юбки, то ли слишком широких штанов. Никаких вычурных камней, посохов, черепов животных на голове, никаких перьев в волосах, никаких украшений, кроме тонкой нитки черных бус на мощной шее, кажущейся ошейником, и серебристой огромной змеи обвивающей руку. Тварь как-то странно оживилась при виде меня, то и дело высовывала раздвоенный синий язык, сверкала глазками.

— Могу помочь избавиться, — предложил я, ставя поднос на каменную продолговатую тумбу.

— За предложение благодарю, но не стоит, — растянул шаман губы в сдержанной улыбке, делая шаг мне навстречу. — И так, для информации, ты только что поставил еду на саркофаг прошлого отца прайда. Великий был мужчина, но баб любил страшно, — я выгнул бровь, скрещивая на груди руки.

— Прости, на нем не написано.

— Вообще-то, написано, — странный шаман ткнул пальцем на переднюю панель, где красной, зеленой и синей краской были выведены какие-то закорючки. Подошел еще ближе и все-таки снял поднос.

— Я на тигрином не разговариваю, — пожал плечами.

— А это и не тигриный, — мужчина развернулся и направился туда, откуда появился, пришлось молча следовать за ним. — Это древне-эльфийский.